она держала у его горла кинжал и за каждый неверный ответ оставляла насечку. Или натянула платье наизнанку, и это сделалось заметно всем вокруг, кроме неё.
Конечно, это тоже была информация, но, говоря откровенно, печальная.
— У тебя хорошее настроение? — уточнил он.
На красивом лице читалось замешательство и что-то ещё. Неуловимое. Интересно, как начинала своё утро Ясмин, если слово «привет» вводит окружающих в оторопь? Туфелькой, что ли, в ухо?
Может, лучше сразу признаться, что она не Ясмин? Она обдумала приятную мысль, в которой снимала с себя ответственность. Это было бы очень приятно на момент времени, но… Только на момент времени. Победила осторожность.
— Где я? — спросила она
Незнакомец обвёл взглядом откровенно тесное помещение. Левая бровь дернулась вверх.
— Здесь, — ядовито заметил он.
Кажется, он уже пришёл в себя от потрясения. Зато стало понятно, почему Ясмин теоретически била его туфелькой. С таким-то характером.
— Пожалуйста поточнее, — упрекнула она совершенно учительским тоном. — Где здесь, и что случилось? — и чуть поколебавшись, пояснила: — Я плохо помню последние дни.
Молодой мужчина, так откровенно излучавший красоту, присел перед ней на корточки. Она заглянула в его холодные настороженные глаза и вдруг отчётливо поняла, насколько он опасен и откровенно не расположен к ней. Мысли о туфельке забились в дальний угол подсознания.
Не он ли обеспечил этому телу отдых в операционном блоке?
Быть может, она — та, другая она, бывшая когда-то внутри этого тела — обидела его чем-то?
— Мы второй месяц в Чернотайе, и ты водишь нас кругами, разряжая метку. Ну а теперь метка и вовсе молчит, как мертвая.
— Как мертвая, — поощрительно отозвалась она, когда незнакомец замолчал.
К сожалению она, понимая смысл каждого слова в отдельности, но совершенно не улавливала смысл предложения в целом. Какая, господи, метка? В голове плавало воспоминание о когда-то прочитанных пяти зернышках апельсина и Шерлоке Холмсе. Там была чёрная метка.
— Ей нужно солнце, много солнца, чтобы заработать, — кивнуло дивное видение в образе человеческом. — Пока метка работала, мы торчали под дождем, а стоило вернуться солнцу, и ты бросилась обниматься с Белым деревом. Ты же понимаешь, что без метки мы просто не сможем вернуться в Варду? О чем ты только думала?
«Ах, кабы знать», — с невеселой усмешкой подумала она.
Особенно хорошо было бы знать, как она оказалась в чужом теле, в чужом мире и наедине с человеком, который, возможно, пытался ее убить.
— Я сплёл дом на скале среди Чаровниц, — продолжил незнакомец, проигнорировав ее молчание. — У нас просто не было выбора. Ты умирала, пошёл дождь, и метка начала пульсировать. Ты же понимаешь, что метка умрет вместе с тобой.
Ей очень хотелось спросить, что такое метка и Чаровницы, но она не решилась. На этот раз воображение услужливо подкинуло картинку с вертлявыми красавицами, укутанными в шелка, с глазами, подведёнными до самого виска чёрной краской. У некоторых в руках была бумажка со словом «метка».
Она с трудом удержала истерический смешок.
— Ты ведь понимаешь, мастер, как мы себя чувствуем? — незнакомец медленно улыбнулся.
Так улыбается палач, оттягивая миг неизбежной казни. Она перевела взгляд на его изящные руки и невольно представила их на собственном горле. Поёжилась и отвела взгляд. После решила, что он не стал бы ее убивать таким ужасным способом. Смерть от удушья — такая морока.
Вдвоём в комнате сделалось тесно, но зато за спиной странного незнакомца зиял проем, словно в плетёной корзинке, где ее поселили, распустился боковой шов. Ей очень захотелось в него выйти. С некоторых пор в одном помещении с незнакомцем стало неуютно, а душа томилась от подозрений. Говорить стало боязно, словно каждым новым словом, она ухудшала своё положение.
— Кто ты? — наконец, спросила она, сжавшись и затаив дыхание.
— Мастер… — На этот раз в его голосе была искренняя усталость, словно она измучила его просто одним своим присутствием. — Мы за пределами Варды, за сто седьмым болотом, без света, еды и командировочных, дар истрачен на быт и обслуживание. Мы, — он невольно выделил это «мы», — очень устали.
Интуитивно, она поняла, что сама в это «мы» не входит.
— Но я действительно… — начала она и тут же остановилась.
Если она не собирается признаваться в том, что она — это не она, то нет смысла возражать и капризничать. Нет смысла задавать новые вопросы и будить подозрения.
Она, наконец, приняла решение, выдохнула, выпрямилась и твёрдо сказала:
— Мне необходимо одеться, принять пищу и обсудить сложившуюся ситуацию.
Едва она приподнялась, как незнакомец резко вскочил и отвернулся, только платье завернулось волнами вокруг колен.
— Это уже слишком, — сказал он низким голосом.
Она нахмурилась, ее анатомия соответствовала образу весьма спортивной и вроде бы молодой особы без видимых изъянов. А у неё всего-то оголились плечи и считанные сантиметры левой ноги. Незачем так реагировать.
Или в этом мире нагота под запретом?
Она оказалась так загипнотизирована его красотой, что только сейчас заметила его странную одежду. Высокие сапоги, словно сшитые по идеальному лекалу, платье до середины икры, слоящееся, как туман, и перехваченное тугим широким поясом. Рукава до самых пальцев. Удобно и почти неправдоподобно изящно.
В руках у него оказалась куча цветного тряпья, которую он, не оборачиваясь закинул на ложе.
Она взяла этот цветной легкий ком. Распутала платья разных оттенков и длины, но единых по форме — чуть выше щиколоток и свободного кроя, а также широкий пояс и плащ, лишенный и рукавов, и застежек.
— Неудобное платье, — сообщила она в пустоту, — Почему бы не сделать только одно?
— Если ты заявишься в нижнем платье на Малый совет, Варда этого не перенесёт, — насмешливо отозвался незнакомец.
Она взялась за цветные тряпки. Легкое и многоярусное платье, тонкое, как лепесток анемоны, легло на тело тремя невесомыми слоями. Вместо белья — лёгкие штаны, неплотно облегающие ногу. Из кучи тряпок остался только неширокий лист ткани, который она идентифицировала как верхнюю часть нижнего комплекта. Она стащила платья и попыталась обернуть им грудь, но тот едва держался.
«Прикажи», — шепнуло в голове.
— Плотнее, — тут же потребовала она, и тонкий платок на груди сжался, сросся швами, перестроился прямо на ее глазах.
Это было жутко и прекрасно. Эмоции словно отключились. «Это все не по-настоящему, — подумала она. — Все здесь не по-настоящему». И нет у неё в голове никакого голоса, только приятная пустота.
— Теперь все? — неуверенно спросила она, и незнакомец неохотно повернулся.
Оказалось, нет.
Двадцать минут прекрасное видение потратил на прическу, в которой семь кос легли в одну корон, охватывая виски и лоб тугим ободом, а после на
