Пока мы шли по залитым солнцем улицам к монастырю, Самаэль бросил на меня резкий взгляд.
— Почему ты постоянно смотришь на меня так?
Мои щёки покраснели, но я натянула нейтральную мину.
— Как — так?
— С таким накалом. Какие планы и махинации назревают в твоём мозгу теперь? Ты же вечно что-то замышляешь, не так ли?
«О, ничего такого. Всего лишь замыслы, включающие шёлковые путы и твои прикосновения ко мне».
Я прочистила горло.
— Ты сказал мне, что ты опасен. Вот я и не теряю бдительности, вдруг ты сорвёшься и попытаешься меня убить.
— И как ты представляешь себе нашу схватку, если до такого дойдёт?
— Может, я призову ветку дерева, которая тебя задушит.
Самаэль резко остановился, повернувшись ко мне.
— Как? Данная разновидность магии… — он умолк. Что-то в этом реально нервировало его.
— Что? — спросила я.
Он покачал головой.
— Это напоминает мне кое-что, что я предпочёл был забыть.
— Ты собираешься сказать мне, что это, или мне придётся привязать тебя и выведать пытками?
Он сощурился.
— О чём ты говоришь?
— В твоём замке обитает нечто тёмное. Злобное присутствие. Может, трагедия. Ты знал, что существует древняя легенда? Король так сильно любил женщину, что заточил её в Железной Крепости. Будучи взаперти, она лишилась рассудка.
Тени омрачили его глаза.
— Я не эксперт в любви, но сдаётся мне, это не так работает.
Мою грудь сдавило от раздражения. Почему он не может просто сказать мне правду?
— Но ведь на деле всё было иначе, не так ли? — настаивала я. — Это был не король. Это был ты. Ты первый жил в замке. В той комнате, которую ты держишь запертой, жила женщина. И ты с тех пор не переделывал её комнату. Она что-то значила для тебя.
— Это была не любовь, — в его тихом голосе звучали резкие нотки, почти предостережение.
— Тогда почему ты сохранил её комнату в таком виде?
— Чтобы напомнить себе, как ощущается зло, и что мне никогда больше не стоит ослаблять бдительность.
Я почувствовала, как моя кровь стынет в жилах.
— Она была демоном?
Языки пламени осветили его глаза.
— Да. И мне стоило убить её при первой же встрече.
По моей коже скользнул страх.
— Почему?
— Демоны не умеют любить. Они могут лишь притворяться, изображать любовь. Демоны искажают твой разум и сердце, пытаются высосать из тебя жизнь, чтобы что-то почувствовать. И я совершил ошибку, согласившись жениться на ней. Она была опасной и вероломной. Но мы почти дошли до монастыря, и я уже рассказал больше, чем тебе нужно знать. Всё это было сотни лет назад. Это не имеет никакого отношения к чему-либо.
Я ощутила странный укол ревности из-за того, что Самаэль уже был женат. Неудивительно, что призрак как будто видела во мне угрозу. И я чувствовала её зависть.
Мы свернули на площадь Сангвина, где короли когда-то сжигали предателей и еретиков. В наши дни мясники продавали здесь мясо; солнце заливало торговые прилавки, в воздухе пахло кровью. Монастырь Святых Сестёр стоял прямо напротив.
Наконец, мы добрались до сверкающих белых ворот монастыря — старой деревянной конструкции над каменным входом. Самаэль толкнул дверь и шагнул на каменную дорожку.
Я обхватила себя руками, готовясь к разговору, который вот-вот случится.
Пройдя через старые ворота, я обратила внимание на архаичную красоту этого места. Готическое здание из тёмного камня возвышалось перед нами, а справа простирался двор, окружённый арочными проходами. Пара Святых Сестёр шла мимо фонтана со сложенными руками и серьёзными лицами.
Слева находилось кладбище с покосившимися надгробьями, которые торчали из земли как костлявые каменные пальцы. В былые времена люди думали, что надо обязательно быть похороненным на монастырском кладбище, иначе не попадёшь в Рай. Так что тела хоронили друг над другом, образуя целые стопки мёртвых под землей. Видимо, это был единственный способ обеспечить себе роскошную загробную жизнь.
Но когда по воздуху разнёсся пронзительный завывающий звук, я с нарастающим ужасом осознала, что сегодня вовсе не встречусь с Трезвой Мамой. Трезвой Мамы здесь не было. Потому что персоной, которая распевала альбийскую народную песню про куртизанку по имени Люси, определённо была Пьяная Мама. Песня была одной из её любимых для распевания за бутылкой джина.
Во мне заискрило раздражение. Весь смысл оплаты этого места сводился к тому, чтобы отучить её от джина. Глубоко вздохнув, я показала в сторону одного из арочных проходов на другой стороне двора.
— Я слышу её там.
— Этот звук? — шаги Самаэля эхом отражались от песчаника, когда мы вошли в один из арочных коридоров. — Этот звук — твоя мать?
— С тех пор, как Элис ушла, она вот так топит свои печали, — моя грудь ощущалась пустой, полой. — Раньше я винила в этом тебя. Все думали, что ты убил Элис. А теперь я виню Элис.
В его глазах сверкнуло непонимание и сильное любопытство.
— Иметь семью кажется проблематичным. Это того стоит?
«Хороший вопрос».
— Да, — сказала я наконец. — Без них я чувствовала бы себя очень одинокой. А у тебя вообще нет семьи?
— Нет. Я был сотворён, а не рождён.
Когда мы свернули за угол, я нашла её в коридоре с открытыми арками. Поблизости находилась распахнутая дверь, за которой виднелась неприбранная комната с незаправленной кроватью, видимо, принадлежавшая ей.
Она с закрытыми глазами сидела на деревянной скамейке, привалившись к стене и выглядя такой же, как и всегда. Те же красные следы джина расцвели на её носу. Её волосы превратились в спутанное месиво колтунов. Она задремала с куском хлеба в руке, и голуби смотрели на неё, надеясь на крошки, усеивавшие её юбку. Единственным заметным отличием было длинное белое платье. Ну хотя бы она выглядела чистой.
Холодный зимний ветер играл с её юбками и спутанными волосами. Она сжимала фляжку джина, и её дыхание превращалось в клубы в воздухе.
Я села рядом с ней и дотронулась до её руки. Она слегка всхрапнула, но глаза оставались закрытыми.
— Мам, — я крепче сжала её руку.
Её глаза распахнулись, и она дёрнулась с воплем, едва не выронив свой джин. Осоловелый взгляд её глаз медленно скользнул ко мне. Её лицо согрела улыбка, выражение смягчилось.
— Вот и ты. Моя девочка. Ты всегда была моей любимицей.
Я улыбнулась в ответ.
— Вот как?
Она моргнула.
— О. На секунду мне показалось, что ты Элис.
Весь воздух покинул мои лёгкие, и глаза защипало.
— Нет, всего лишь я.
Она выглядела опешившей, заволновавшейся.
— Ты тоже была моей любимицей, Лила. Я любила вас обеих. У матери может быть несколько любимиц.
— Если бы Элис была здесь, ты бы перестала пить джин?
Она хмуро посмотрела на меня.
— Они пытались забрать моё лекарство, но без него мне плохо. Я трясусь и безумствую. Теперь они понимают, что мне это помогает.
— Тебе не нужно столько лекарства. Тебе с каждым днём нужно чуть меньше.
Она просияла.
— Ты пришла навестить меня, — радостно сказала она. — Я скучала по тебе.
Я сделала глубокий вдох.
— Тебе кое-что нужно знать. Я не хочу, чтобы ты слишком обнадёживалась, мама, потому что она превратилась в нечто совершенно иное. Но она жива.
Она схватила меня за руку, и радость озарила её черты.
— Элис?
Боже, мне надо выложить всё побыстрее, пока она не слишком обрадовалась.
— Да, но она оказалась в культе убийц. Они убивают людей.
Она моргнула, уставившись на меня.
— Это звучит неправильно. Убийцы?
— Это и есть неправильно, мама, но именно это и происходит. Они — альбийские националисты, которые хотят убить всех, кому здесь, по их мнению, не место. Она в этом культе вместе с Финном.
Голуби ворковали у ног мамы, клюя крошки.
— Никакого Финна! Ты же не сделаешь ей ничего плохого, нет?
— Почему ты думаешь, что я сделаю ей что-то плохое?
