сворачивая, так что Итан понял, что сам обратно вряд ли доберется, и наконец добрались до ванной.
— Мойся, — напутствовал Солветр, — госпожа у нас добрая… чересчур даже добрая. Бедная наша Вельмина.
Итан едва не спросил — отчего ж бедная, но вовремя примолк, вспомнив, что эта Вельмина была замужем за Кельвином де Триолем, о пристрастиях которого знал весь двор. Конечно, будешь тут бедной, если только госпожа де Триоль не искала утешения в объятиях других мужчин. Но — не его это было дело…
Он открыл краны с водой, и в латунную ванну хлынули пузырящиеся струи, от одной из которых шел пар. Пока ванна наполнялась, Итан еще раз осмотрел себя: невероятно, но алхимическое средство полностью его восстановило. Даже не вступило в реакцию с теми средствами, которыми его накачала Лессия… Кое-где шрамы остались, но в основном от рваных ран. Ожоги исчезли бесследно, за исключением клейма, нанесенного с применением специального раствора. Ну и другие печати его, одна над сердцем, а другая — на животе, никуда не делись. Более того, Итан вдруг подумал, что их не свести никакими средствами, уж больно похоже все это на высокую алхимию.
Потом он полез в теплую воду, и долго мылся, натирался мылом, смывал, и так раз за разом. Ему хотелось смыть с себя… всю дрянь, которая налипла за время жизни с королевой, и в то же время с тоской он понимал, что это невозможно, и что все его дела будут с ним до самой смерти. Осознавать это было так противно и больно, что чуть снова не разрыдался, но вовремя кое-как взял себя в руки. Идиот. Зачем плакать? Прошлого не изменить. Тем более, к чему плакать, когда у твоих ног разворачивается будущее, новое, быть может, чистое и доброе?
Он взял полотенце, которое было оставлено здесь же, на бортике, также долго вытирался, затем с трудом влез в принесенное белье: все же покойный маркиз был мельче и уже в кости. Потом натянул штаны, рубашку, сунул ноги в мягкие домашние туфли, и, выдернув заглушку из ванны, вышел в коридор.
Солветра, конечно же, там не оказалось: видимо, он попросту устал ждать, и надо отдать должное терпению дворецкого, который не подгонял и не врывался в ванную с воплем — «пшел вон отсюда».
Итан двинулся вперед по плохо освещенному коридору, но, как и стоило ожидать, где-то свернул не туда — и вышел к широкой деревянной лестнице с резными балясинами. Здесь было бы совсем темно, если бы не узкое окно, в которое лился яркий лунный свет. Он бликами ложился на полированное дерево, искрился на шелковых обоях с росписью и расстилался широкой дорожкой у ног. Итан сперва думал повернуть обратно и идти разыскивать ванную, но затем решил, что ему — исключительно чтоб отвлечься — будет полезно побродить по дому, тем более, что ощущения от дома пока что были самые приятные.
Он поднялся по лестнице на второй этаж и, оказавшись в широком коридоре, повернул направо, чтобы дойти до конца крыла, а там поискать лестницу, ведущую на первый этаж. Было тихо — так тихо, что он слышал собственное дыхание и тихий скрип половиц под ногами. Двери по левую руку были закрыты, Итан шагал вперед. Ни разу ещё ему не было так спокойно и хорошо, как в этом, казалось бы, чужом и темном доме. Ему даже стало казаться, что мрак — мягкий и бархатный, затаившийся по углам, оборачивает его самого в теплое одеяло, и укачивает, терпеливо и нежно, как мать, которую он не помнил. Но иллюзию счастья мгновенно разбил странный звук, просочившийся сквозь одну из закрытых дверей. Итан остановился, вслушиваясь. Сомнений не возникало: там, за дверью, горько плакала женщина, и не нужно было обладать особой фантазией, что бы сообразить, кто это был.
Перед глазами мгновенно пронеслось: вот госпожа де Триоль склоняется к нему, ее яркие глаза заинтересованно блестят, и губы изгибаются в легкой загадочной полуулыбке. Такая милая женщина, и даже нос, чем-то похожий на узкий клюв хищной птицы, ее не портит, а наоборот, придает своеобразное очарование, делает ее непохожей на сотни других красавиц, которые выправили себе идеальные маленькие и ровные носики. А теперь она плакала, и Итан невольно шагнул к двери, хоть и понимал, что не имеет никакого права не то, что войти, а даже прикоснуться к поблескивающей в потемках дверной ручке. В конце концов, он казнил Кельвина де Триоля.
И тут ему в спину, аккурат между лопаток, ткнулось дуло ружья.
— А ну, шагай отсюда, — прошипел Солветр. И как только подобрался неслышно?
Итан послушно пошел дальше, и так, не останавливаясь, они добрались до второй лестницы.
— Больно ты шустрый, — сердито сказал дворецкий, — какой Бездны тебя понесло на второй этаж, м-м? Чего задумал?
— Ничего я не задумал, — ощущение дула ружья меж лопаток пропало, — мне хотелось посмотреть дом.
— Зачем это? Нечего тебе здесь делать.
— Как скажешь, — выдохнул Итан, — можно, я теперь вернусь в гостевую спальню?
Он обернулся к Солветру: тот хмурился, стоял, опираясь прикладом ружья о пол.
— Знаешь, что, Итан? Госпожа Вельмина — порядочная женщина. Я бы сказал, что святая, но святые все сплошь сидят на небесах… Ну так вот. Если ты хоть словом, хоть взглядом ее обидишь, я тебя нафарширую свинцом. Tы все понял? — тут взгляд Солветра упал на руку Итана, — да и вообще, это ее, конечно, воля, но зря она тебе кольцо отдала. Я б с тебя глаз не спускал!
— Я понял, — Итан кивнул, с трудом сдерживая улыбку.
Никто и никогда, кроме королевы, не отчитывал короля-дракона и уж тем более, не угрожал, а если кто и попытался бы, то поплатился жизнью. Так что, выходит, старый Солветр был просто невероятным везунчиком: он прочитал нотацию дракону, словно нашкодившему мальчишке, и ничего ему за это не было.
Через несколько минут Итан вернулся в отведенную ему спальню, разделся, лег в кровать и, вытянувшись на спине, закрыл глаза. Несмотря на небольшое происшествие, ему по — прежнему было хорошо и спокойно. Впервые за многие годы Итан произнес про себя короткую молитву Отцу — чтобы прошлое все же оставило его, отлетело грязной шелухой и осело где-нибудь подальше. И от него, и от этого славного дома, и от Вельмины де Триоль, которая была доброй и порядочной, и вообще почти святой, если верить Солветру.
