испуганный вопль. Медленно повернула голову, обнаружив сидящую прямо на полу ужасно лохматую Варьку. В одной рубашонке, между прочим. Нянька ее явно пренебрегала своими обязанностями.
— Не холодно? — хрипло спросила ведьма. — Иди ко мне под одеяло.
Ребёнок словно только этих слов и ждал, мгновенно подскочила, как болотная лягуха, и юркнула в постель.
— Да ты вся дрожишь, — вздохнула ведьма. — Варюша, почему не оделась?
— Сундук открыть не смогла, — вздохнула малышка. — Катя убрала туда мои сапожки и чулочки, чтобы я ночью к тяте не бегала.
— А ты бегаешь?
— Мне одной страшно. Темно, жутко. Свечки Катя не оставляет, говорит — угореть можно. А я темноты боюсь.
— А сама она что же с тобой не спит, твоя Катя?
— А она с Мироном спит, — фыркнула Варвара. — Это жених ее. Они все время милуются.
Марика усмехнулась, вылезая из-под одеяла и осторожно потягиваясь. Вопреки опасениям, тело не ломило, кости не скрипели и колени не дрожали. Видимо, она уже начала привыкать к таким нагрузкам.
— Ты такая красивая, — тихо протянула Варька вдруг — снова. — На мамочку похожа. У нее такие же косы были.
— Белые? — хрипло каркнула ведьма, застывая.
— Нет. Желтые как солома.
На миг Марике почудилось, что проклятье спало — само собою, во сне, и она снова стала собой. Косы у нее и вправду были светло-русые, длинные, красивые. Она так и не решилась их обрезать, даже поседев одним часом. Но морщинистые руки в пигментных пятнах, узловатые кривые пальцы, пожелтевшие ломкие ногти убедили ее в том, что ничего не поменялось. Да и цвет волос остался прежним. Неужели дитя видит что-то другое?
— Варенька, а я молодая?
— Ну как мама, — пожала плечами девочка. — Такая… взрослая. Но не старая. Гладкая еще.
Чистая душа! На глаза Марики навернулись непрошенные слезы. Если кто-то способен видеть ее настоящую — может, и она сама когда-нибудь сможет?
Вздохнула досадливо, поискала взглядом свои лохмотья и с восторгом обнаружила новенькую льняную сорочку, и вязанные чулки, и мягкое длинное платье из крашенной шерсти, и даже передник. Платье было не новым, но чистым и совершенно целым. А сапожки ее кто-то тщательно помыл и поставил возле лавки. Сапожки у ведьмы были дорогие, добротные, еще мужем когда-то справленные. Сносу им не будет еще несколько лет.
Кто-то о ней позаботился, и это было для Марики внове. О ней только мать и пеклась, еще бы — единственная дочка. А потом уж замужняя жизнь была, где сама Марика была хозяйкой, и никто не знал, что она и устает, и страдает, и порой не успевает даже поесть толком.
Быстро оделась, переплела косу, повязала на волосы свой черный платок (его тоже почистили и даже заштопали) и искоса поглядела на Варвару.
— Гребень и ленты есть? Я тебя заплету. И пойдем вместе, откроем этот несчастный сундук уже.
Завернула девочку в одеяло, понесла. Горницу ее нашла без труда, Варька все тут уже знала. Дверь в Варину комнату была распахнута и оттуда слышно было ворчание:
— Опять эта юродивая сбежала! Ох и надоело мне ее искать!
Марика нахмурилась решительно, шагнула вперед.
Катерина была очень красива и очень похожа на брата. Такая же кудрявая, тонколикая, с яркими губами и большими глазами. Но лицо было совсем другим — надменным и недобрым.
— Ах вот ты где! — зашипела она как змея. — Уж я тебя… Уж я тебе!
— Дашь теплую одежду, чулочки и сапожки, — холодно одернула ее ведьма. — И еще гребень и ленту. Да побыстрее. Варя, давай, умывайся, будем одеваться.
— Ты тут еще покомандуй, старая…
— Прокляну.
Катерина побелела разом, опустила глаза и бросилась к сундуку. Ведьма ее решительно оттолкнула и сама достала все, что было нужно: и рубашечку батистовую, и чулочки, и нижнее платье, и верхнее, отороченное мехом и расшитое речным жемчугом.
Сама обрядила Вареньку, словно куколку, нашла и гребень, и ленту алую, шелковую. Девочка безропотно позволила заплести себе две косички, полюбовалась на себя в крошечное серебряное зеркальце, высунула язык, скорчила рожицу и потребовала любимые бусы.
— Я кушать хочу. Марика, кушать пойдем?
— Ты беги, золотце, а я княжича проведаю для начала.
Девочка упорхнула, а Катерина вдруг вздохнула и сказала:
— Ты думаешь, Варька прямо тут недолюбленная и заброшенная, да? Как бы не так. Я ее каждое утро наряжаю, косы ей плету, а она как дикий зверек — платье еще до обеда где-нибудь скинет, ленты потеряет, вся в грязи изваляется. Не ребенок, а наказание за все мои проступки. Поэтому-то матерь ее нам и подсунула, сама не справлялась.
Марика пожала плечами, нисколько Катерининым словам не веря. Выдумывает она все, чтобы свои промахи оправдать.
Ольг спал на животе, раскинувшись на постели и сбросив на пол все одеяла. Голый спал совершенно. Марика не могла не замереть, могучим мужским телом любуясь. В тесноте и сумраке своей избушки, да еще и переживая за его жизнь, толком его и не увидеть было, зато теперь… о-о-о! Как же он хорош! Широкие плечи, рельефная спина, крепкие ягодицы, мускулистые длинные ноги. Бедра пушатся золотистой шерстью, а спина такая гладкая, твердая даже на вид. Не видно почти безобразных багровых шрамов, лишь сбоку чуть виднелась еще припухлость.
Судя по ровному дыханию, заговор помог.
— Спит и давно, — раздался из угла шепот, и Марика вздрогнула всем телом, понимая, что так увлеклась разглядыванием княжича, что не заметила Никитку, сидящего прямо на полу возле окна. — Я его укрывал-укрывал, а он все равно скидывает одеяла, я и решил, что пусть так. Верно?
— Верно.
— И отвар твой давал уже трижды. Все, как ты велела.
— Верно.
— Раз ты пришла, посмотри за ним, а? Я ведь всю ночь тут… не спал, даже выйти боялся. Мне бы отли… водички попить сбегать.
— Беги. Я как раз его осмотрю. Спасибо тебе, ты настоящий друг.
— Это меньшее, чем я мог его отблагодарить за свою жизнь.
Никитка ушел, а Марика дотронулась ладонью до чуть влажной прохладной спины. Жара не было.
Разбуженный прикосновением, Ольг заворочался, перевернулся на спину, являя себя любопытной ведьме во всем великолепии. Она невольно облизнула пересохшие разом губы, сравнивая… Голых, ну или полуголых
