— Когда?
— Когда орденовцы спасут своих щенков от смерти. Тогда они сделают всё, чтобы нас не стало.
— Так бегите, пока не поздно!
— Это наш дом! — восклицает Нимея. — Мы не виноваты, что они думают иначе! Магия магией, здорово, что магия земли хранится в Траминере, но мы такие же люди, как они! И пока Траминер наказывает не нас, а их. Вот они и решили, видимо, что раз умирают их дети, то будут умирать и дети Иных. К чёрту их! Я Траминерка, потому что родилась тут. То что глаза у меня не зелёные, а земля меня не слушается — ничего в сущности не значит! Весь мир это принял, кроме этих чёртовых ослов! Если будет война, я буду бороться за свой дом.
— Я тоже, — шепчет Лю со слезами на глазах.
— И мы… — сёстры сжимают бокалы крепче.
Брайт молчит. Это не её война. Она в ней только инструмент, а держит его проклятый “Орден”.
Глава восемнадцатая. Злость
|ЗЛОСТЬ, и, ж.
Злое, раздражённо-враждебное чувство, настроение.|
В комнате темно, тихо. Девочки уснули сразу же, как их головы коснулись подушек, а Брайт не спится. Она боится, что что-то почувствует, потому что только сегодня до неё дошли все минусы связи с Хейзом. Если он пойдёт на Охоту, вдруг она об этом узнает?
Вдруг ощутит что-то кровожадное и восторженно-злое? Или боль? Или страх? Какие эмоции входят в список допущенных для их связи, а какие нет?
Боль — да. Он это доказал.
Злость — да. Она это доказала.
Что ещё?
Страх? Радость? Эйфория?
Возбуждение.
Это происходит мгновенно, в одну секунду, будто кто-то поставил отложенный старт, ждал, когда до Брайт дойдёт, что не только Охоты нужно бояться.
Она успевает только закрыть глаза, приняв решение, что нужно уже заснуть и будь, что будет. Но увы, не успевает. Это активируется мгновенно. Накатывает мощная волна ни с чем не сравнимого, чистого возбуждения. Щёки загораются, в лёгких становится тесно и каждый вдох даётся с трудом.
Как?
Что он… делает…
Известно что. Интересно с кем?
Не интересно.
Брайт сжимает виски, стараясь не думать о Рейве Хейзе в таком ключе. Она вообще никогда не думала о таком, к своему стыду. Все кругом говорят о сексе, даже в этой самой комнате тема уже пару раз мелькала.
Нимея совсем не стыдится рассказывать о своей личной жизни, а Лю слишком всем интересуется, как любая Сладкая Вата, ответственная даже в вопросах интимного характера.
Но Брайт — нет.
Нет.
Ей НЕ интересно. Ей НЕ хочется это ощущать.
Она сжимает покрепче ноги и думает о том, насколько это странное неуместное чувство.
Стыд, какой же стыд…
В голове против воли возникает живая, детальная картинка с Рейвом Хейзом. Первое, что она вспоминает — его штормовой дождливый запах, свежий и дразнящий. Потом рост, он высокий. Плечи — они широкие. Руки — сильные. Она отчаянно идеализирует его в своих фантазиях под действием чужого возбуждения и ничего с собой поделать не может.
Даже белая прядь волос, спадающая на лоб, даже зелёные глаза, даже перстень на указательном пальце — всё слишком соблазнительно в непрошенных фантазиях.
— Чёрта с два я сдамся, — шипит она в подушку.
Между ног попадает край одеяла и Брайт с шипением его откидывает, едва ощутив что-то близкое к — шёпотом — удовольствию.
“Ну почему он? Какого чёрта? Почему нельзя чувствовать то, что чувствует он, а представлять при этом того же Энга?”
Ясно почему.
Это его эмоции в её голове, от них никуда не уйти и это чертовски бесит! Это слишком противно и тошнотно, так что Брайт срывается с кровати и идёт в ванную, чтобы остаться наедине с собой, умыться и отдышаться.
Сейчас бы на воздух, на пробежку, а лучше полетать. А ещё лучше поплавать!
Под водой все эмоции трансформируются, перерождаются. Это могло бы помочь, но высунуть нос в комендантский час — страшно.
Брайт начинает колотить что-то сродни лихорадке, и тело просто загорается. Как можно любить все эти чувства и сознательно их хотеть, это же как минимум… больно!
Да! Это действительно зудящая, нудная, противная боль! И если весь смысл только в том, чтобы эту боль устранить, то ради чего столько шума?
Отвлечь… нужно себя отвлечь.
Она сидит на полу, прислонившись к холодной стене, в надежде остудить тело, но это не помогает. Давящее чувство пустоты и желания одновременно способно свести с ума! Наверное, находиться там было бы куда проще, но сидеть одной и чувствовать всё так ярко — это просто убийство.
Душ. Холодный. Очень холодный душ!
Она врубает смеситель на полную и сдавленно стонет в первую секунду, идея не лучшая, приходится добавить горячей, пока вода не начинает хоть немного теплеть. Не помогает.
Хуже. Только хуже.
Прохладные струи теперь облизывают тело, словно чьи-то ласковые руки. И…
Брайт рычит, потому что каждая капля попавшая на кожу будто скоро начнёт испаряться.
Она взвизгивает.
Нет. Она не станет ЭТОГО делать. Не станет… она просто не умеет! Да, не умеет, и ей не стыдно. Что?
Нет.
Но иначе можно сойти с ума без разрядки.
Лучше сойти.
Только из интереса. Он не узнает.
Неужели чёртова Хейза сейчас не отвлекает чужая боль? Брайт больно! Он должен это чувствовать.
Боль! Ну конечно!
Она решительно вылезает из-под душа и, не замотав волосы, идёт к шкафчику. Это должно быть просто и не больнее, чем это сумасшествие. В конце концов её залечат, что сложного? Да и настойка заживляющая раны стоит в аптечке, верно?
Она достаёт маникюрные ножнички, резко проводит остриём по ладони и через тридцать секунд блаженно выдыхает.
Как же быстро Рейв Хейз оторвался от своего увлекательного занятия. Потрясающе.
Брайт с облегчением выдыхает.
* * *
— Твою мать! — шипит Рейв широким шагом покидая душевую кабинку и захлопывает за собой дверцу, так, что стекло напряжённо звенит, грозясь разбиться.
— ТВОЮ МАТЬ! — а вот это уже громко, но, к счастью, все комнаты защищены от чужих ушей.
Рейв не учёл, что буквально все эмоции теперь на виду.
— Твою. Мать. Масон, — он пинает кровать и надеется, что девчонке от этого станет больно.
Он просто в бешенстве и падает на кровать, чувствуя, как гудят мышцы и пылает кожа. Капли стекают по телу и простынь становится отвратительно-мокрой.
— Я что-то сделала не так? — жалкий, тихий голос звучит раздражающе-покорно.
Рейв открывает глаза, смотрит в потолок, потом слегка поворачивает голову и косится на Марион Порт. Хорошенькую блондинку с нежными оливковыми глазами.
— Нет. Всё было идеально. У меня неожиданный приступ мигрени, — отрывисто произносит он.
— О… принести тебе…
— Нет. У меня есть лекарства. Иди. Пожалуйста, — последнее выходит неловко, сквозь зубы.
Марион какое-то время смотрит, как развалившееся на кровати расслабленное тело Рейва остывает, и думает о том, что, вероятно, первый и последний раз побывала в этой душевой. Ей ужасно тоскливо, потому что ей нравится Рейв, нравится его тело, и она считает его недостижимо-привлекательным. Ей плевать, что он вылетел с шипением про Масон на губах, плевать, что назвал её “Бр… Марион”, когда они только приступали к делу, она вообще чувствует себя скорее восторженной, чем разочарованной.
Но ей тоскливо, что парень — снова закрывший глаза и такой невозможно крутой, распластанный по серому покрывалу — не её парень.
Потому она одевается и уходит с совершенно удовлетворённой улыбкой, но всё-таки планирует выпить вина перед сном и порыдать для приличия минут пятнадцать. Она знала, на что шла.
Рейв тоже думает, что Марион Порт была у него в первый и последний раз. Потому что чёртова девчонка Масон всё время торчала будто выжженная на обратной стороне век! А потом эта проклятая боль ни на что не похожая.
