— Прости… — покачала она головой. И принуждённо улыбнулась. — Тоже задумалась о делах. Мысль промелькнула… как ножом по сердцу. Прости. — Нефертити вновь приникла к нему. — Чтоб искупить свою вину, я готова подарить тебе не один, а сотню поцелуев! Хорошо?..
— Боги… Родная… Что тебя тревожит? Скажи мне. Давай попробуем решить вопрос вместе?
Она ласково провела рукой по его щеке.
— Я тебя люблю… — прошептала она.
— И я тебя, — улыбнулся он. — Итак? Выкладывай. Что стряслось?
Нефертити прерывисто вздохнула — и закрыла лицо руками.
— Боги, Амен… я как подумаю… — она замолчала.
— Что?.. — он отвел её ладони от лица, пытаясь поймать взгляд. — Ну что тебя так тревожит, любимая?
— Я волнуюсь за дочь…
— Что с Беки?!
— Нет-нет, всё хорошо. Но… меня волнует её будущее.
— Она наследница престола! — фараон ободряюще улыбнулся. — Во всяком случае, пока у нас не появится сын.
— Или сын не появится у Агниппы… — прошептала Нефертити. — Тогда уже неважно будет, родится ли царевич у нас с тобой. Закон будет на стороне Агниппы.
— Закон — это я, — серьёзно сказал фараон.
— Закон — это жрецы, — покачала головой царица. — С которыми ты вступишь в борьбу. И пока она не закончится… Мне страшно!
— Родная… — Аменхотеп улыбнулся, перебирая её ночные пряди. — Право… ты волнуешься из-за пустяков. Какой сын Агниппы? Ты о чём?.. Девчонка объявлена преступницей, очень скоро её схватят и привезут в Фивы. А тогда… ты знаешь, что делать.
Зубки Неферт так прикусили нижнюю губу, что та побелела.
— Боги, есть что-то, чего я не знаю? — встревожился муж.
— Вчера Агниппа и Мена пересекли финикийскую границу, — глухо проронила молодая женщина, глядя пустым взглядом на узор из голубых лотосов на стене. — Скоро они наверняка сядут на корабль — и окажутся вне нашей досягаемости. Могу только предполагать, куда они отправятся… И Беки… наша дочка…
Слёзы блеснули на ресницах солнцеподобной.
— Если Агниппа вздумает претендовать на престол… она принесёт войну в долину Нила! Отродье Сетха, — её смешок больше походил на всхлип.
— Мы этого не допустим, — твёрдо сказал Аменхотеп. — Не волнуйся, любимая! Мы должны немедленно отправить посольство в Тир.
Нефертити ещё ниже опустила голову, словно раздумывая над предложением мужа — и фараон не увидел, как торжествующе полыхнули её чёрные глаза. Он наконец произнёс те слова, которые царица жаждала услышать, те, ради которых она и разыгрывала всё это представление.
— Да… — задумчиво произнесла она, словно в рассеянности нежно водя пальчиком по уху мужа. — Посольство. Самого умного, преданного и доверенного человека. Пусть он передаст нашу просьбу царю Финикии: найти преступников. А также наши условия и обязательства…
Она наклонилась к мужу — и игриво пощекотала его ухо уже кончиком языка.
— Знаешь… ну их, этих жрецов, вместе с их предписаниями! — прошептала она. — Эту ночь я хочу провести с тобой… если великий фараон позволит.
Великий фараон пылко прижал любимую к себе — и на сей раз в поцелуе ему не отказали.
И во втором, и в третьем…
Любимая сама искала его губы.
— Тогда решено, — в перерывах между поцелуями пробормотал Аменхотеп, осторожно потянув золотой пояс с жены. — И, может, нам не стоит дожидаться ночи?..
— А кого мы пошлем в Тир?.. — спросила царица, стягивая с головы мужа прохладный шёлк клафта и погружая свои нежные пальцы в волосы Аменхотепа, пока муж осторожно укладывал её в мягкость диванных подушек.
— Предлагай… — прошептал он, покрывая поцелуями шею возлюбленной.
— Прикажи готовить корабль для спуска по Нилу… колесницу… прислугу… и охрану… — Нефертити говорила прерывисто, уже отвечая его нетерпеливым, стремительным движениям в ней — и двигаясь ему навстречу. — О боги… Любимый…
— Прикажу… Сейчас… — прошептал он, накрывая её губы своими.
Запах мирры… Запах янтаря… Запах страсти…
А потом Аменхотеп лежал, глядя на лицо Неферт, а она лежала рядом и, приподнявшись на локте, смотрела на мужа — и осторожно вела кончиком пальца по его губам. И нежно, загадочно улыбалась.
— Ты уже придумала, кого мы отправим с посольством? — спросил он, поддразнивая. — Или ты была увлечена чем-то другим?
Нефертити усмехнулась.
— Кого?.. — Она вздохнула и села. Лицо её стало внезапно очень серьёзным. — Я сама поеду в Тир, — чётко сказала она, не отводя взгляд. — Завтра. С первыми лучами солнца. Отдай приказ.
Глаза владыки Египта расширились от изумления.
— Ты?..
— Пожалуйста, Аменхотеп! — она с силой сцепила пальцы в замок. — Я не могу иначе. Ради Бекарт.
Он тяжело вздохнул — и тоже сел, обняв её за плечи.
— Я буду волноваться за тебя, — только и сказал он.
Молодая женщина нагнулась и благодарно поцеловала мужа.
— Всё будет хорошо, — ответила она.
Часть 1. Глава 8. Посольство
Рассветное солнце заливало ласковым сиянием весь огромный остров, на котором раскинулся блестящий многолюдный Тир — и море вокруг древнего мола, соединявшего столицу с материком, лучилось бесчисленными бликами, негромко плескаясь в тёмных, затянутых зелёным водным мхом камнях. Сюда, в эту пропахшую йодом и солью тишину, нарушаемую лишь криками скользящих в вышине чаек, почти не доносился шум города в этот ранний утренний час. Там, в центре, на базаре, несмотря на то, что солнечные часы на главной площади едва показали девять, сейчас уже бегали люди, кричали, торговались, меняли — но сюда долетали только отголоски той пульсирующей жизни, что закипала в центре.
Порт, морские врата Тира, находился с другой стороны острова, а у величественных прибрежных ворот сейчас играли только дети — да стражники, позёвывая, подпирали нагретые солнцем привратные колонны. Улица, полого поднимавшаяся от входа в город, уводя в центр, была пустынна — если не считать нескольких прохожих, спешащих куда-то по делам.
Смутный звук, донёсшийся с другой стороны мола, привлёк внимание стражи — они переглянулись и встали как подобает, поглядывая на далёкий материковый берег, откуда, всё нарастая, исходил гул.
Словно топот множества коней.
Который стремительно приближался.
Чайки, пригревшиеся на камнях мола, взмыли в воздух с пронзительными недовольными криками.
Дети бросили играть и с любопытством подбежали к воротам.
Вскоре ожидание зрителей было вознаграждено. На мол, вывернув из-за поворота прибрежной дороги, обсаженной платанами, галопом вылетела блестящая кавалькада — и вот уже в воротах, только гремят подковы по камням мостовой.
Здесь, в городе, всадники пустили коней рысью — и восхищённые зеваки в полной мере могли теперь восторгаться роскошным убранством процессии, словно осыпанной драгоценным дождём.
На сбруе коней, на седлах и оружии всадников, на воротах их тонких драгоценных одежд — везде сияло золото, украшенное гранатами, горным хрусталем, лазуритами, аметистами и смальтой. Как гордо и величественно держались в сёдлах эти воины, надменно взирая со своих сирийских скакунов на жавшихся к стенам прохожих и праздных зевак! Право, при виде такого великолепия каждый встречный ощущал себя ничтожной букашкой, посмевшей поднять свой взор на солнце.
Финикийцы, знавшие толк в накоплении денег, никогда не позволяли себе такого расточительства. Оно и поражало, и восхищало.
Впереди ехал отряд вооружённых всадников на вороных конях. За ними, сверкая позолотой и каменьями, следовала колесница, запряжённая двойкой серых в яблоках скакунов. В ней, под златотканым балдахином, сидела молодая женщина с прекрасными чёрными глазами, миндалевидными и большими, облачённая в скромное дорожное платье из тончайшего египетского льна. Изящная и грациозная, как львица. На её пышных чёрных волосах сияла золотая диадема в виде кобры, готовой к броску. Гранатовые глаза золотой змеи горели кровавой злобой.
Возница изо всех сил натягивал вожжи — и едва сдерживал разгорячённых коней, которые до этого летели галопом. Сейчас, пританцовывая, фыркая, они шли рысью, нетерпеливо изгибая шеи, грызя удила и встряхивая пышными гривами.
