была одной из многих деревенских девушек, волей судьбы закинутых на фронт. Мне стоило вести себя по-другому, стоило играть свою роль лучше.
День «Зю» настал как-то неожиданно и не вовремя. Почему день «Зю»? Да потому что остальные планы с другими буквами алфавита были по разным причинам забракованы.
Бабе Любе, например, план «Ж» не понравился, сказала, что мы и так в полной «ж», с чем все незамедлительно согласились. План «Б», «В» «П» и «Р» отклонили, потому что баба Галя потеряла свою вставную челюсть и этих букв произнести просто не может. Из-за глухоты деда Афанасия пришлось убрать все гласные, а то он по триста раз переспрашивал, о чем мы говорим.
Словом, после длительной перепалки, наши дедушки и бабушки, наконец, выбрали название по единственному непонятному звуку, что выдавала баба Галя «зю». Что именно имела в виду бабушка, мы так и не поняли, главное, что дед Афанасий не переспрашивал, что мы там говорим.
Дедушки вовсю готовились лишить армию провизии и освободить всю захваченную живность. Бабушки запаслись их травой, чтобы повторить отравления, да и вообще фантазия дедов и бабок все время сводилась к банальной резне. Откуда в них столько кровожадности представить не сложно: уже почти две недели они не видели своих родных и не знают, живы ли они.
Баба Люба предложила схватить этого главнокомандующего и допросить всем скопом. В отличие от них я его видела в деле и поэтому сразу сказала, что это не вариант. Старикам пришлось терпеть этих оккупантов почти две недели, пока я пыталась выполнить свое задание. Выполнение его все время тормозится по нескольким причинам. Первая самая банальная: после случая на кухне с «кипятком», нас теперь охраняют трое симпатичных сереньких солдат. И хорошо охраняют, даже еду подкинутую нашими бабками не едят, а я так выворачивалась, чтобы с этого их священного растения листочки оторвать.
Вообще после моих приключений в ванной, все они на меня странно посматривают. Не то чтобы и до этого не посматривали, но от их взглядов уже кожа чешется. Стоит же наорать на них или банально спросить что-нибудь — молчат и смотрят друг на друга, как болванчики.
Судя по тому, что прямо у меня никто ничего не спрашивал, мое фееричное появление в костюме «в чем мать родила» не осталось незамеченным для рядовых солдат. Но сам главнокомандующий к счастью ни сном, ни духом об этом не упомянул. Единственное, что тревожит: Марат странно себя ведет, и дня не пройдет, как приходит проверить, не натворила ли я чего. Он так и спрашивает у своих, ну, по крайней мере, я так думаю.
Баба Люба меня буквам научила, да и словам некоторым, но только письменным. Мне остается исключительно гадать, какой из шипящих звуков какую букву означает. Может, с горем пополам, и разберусь, где пошлая поэма, а где военные планы, но всё равно ума не приложу, как в штабе-то их разберут? Неужели там раньше не могли смекнуть, что если у этих монстров свой язык, то и письменность имеется? На что они вообще рассчитывали, отсылая меня сюда? Что сдохну просто? А вот хрен им, я сама выживу и бабушек с дедулями вытащу! Вернусь и лично скалкой промеж глаз Фереру тресну. Жаль, но сейчас это вряд может мне помочь или дать хоть какой-то ответ на роящиеся в голове многочисленные вопросы.
Как мне пробраться в этот кабинет и планы похитить, ума не приложу. Солдат стало больше, как будто все углы подпирают, то и дело глаза мозолят. А я, мало того что грязная и в ванную теперь не попасть, ещё и уставшая от того, что ночами изучаю этот глупый язык и учусь фехтованию, так еще и мужики с приставаниями лезть перестали. Не то что мне раньше нравилось, как солдаты наши приставали или как эти оккупанты глазками своими смотрели, но так я хоть не чувствовала себя мерзко грязной и жутко страшной. Каждый день проходил одинаково, и когда уже почти привыкла к нагрузкам и обстановке, про меня решили вспомнить с той стороны фронта.
Случилось это в обед, почти через две недели с начала моих приключений. Как раз горела во всю работа над ужином, ноги, как обычно, гудели. В кухне стояла духота, даже с приоткрытым окном было не продохнуть. Пару бабушек присели на лавку в темном углу кухни, им стало плохо от жары. Самое странное, что это всего лишь весна, но жара стоит такая, какой и летом не часто бывает. Первое что почувствовала это дикую боль в запястье, настолько сильную, что уронила половник в котел с супом. Меня обрызгало кипятком, поэтому я и заорала, кюравшись от котла. Только затем услышала у себя в голове решительный голос Настасьи:
— Любава, ты здесь?
— Деточка, что такое? Обожглась? — бабушки бросили все свои дела и кинулись ко мне.
Обступили вокруг, подняв такой шум, что не понятно, слышат ли они Настасью или нет. Каждая бабушка посчитала своим долгом посоветовать разные способы лечения ожогов. Самым радикальным был наш серенький повар: Арфий штаны свои начал снимать, полечить меня собрался с помощью «золотого дождя». Нет, это не он ушибленный на всю голову, просто, когда проводишь так много времени с бабками, под завязку заполненными знаниями нашей народной медицины, и не такие рецепты услышишь. Как-то с ходу решила использовать этот шанс, чтобы слинять, наконец, из кухни и уже в тишине и покое узнать: я схожу с ума или на самом деле слышу свою подругу?
— А-а-а, насилуют! — завизжала во все горло, пару пуговиц на платье незаметно расстегнула и резвенько так за спины сереньким отпрыгнула.
Бабки тоже удивили, половина которых на сторону Арфия встала и начала меня уговаривать из-за сереньких выйти, мол, моча у них хорошая, лечебная такая. Мои брови поползли вверх, подгоняемые мыслями: «Чем же они тут успели позаниматься, чтобы проверить чудодейственные свойства подозрительной жидкости?». Вторая половина бабулек вместе со мной выдала дружное «Фу-у-у!», чему я сначала обрадовалась, пока они не сказали, что лучше своей собственной пользоваться. Здесь начались жаркие дебаты, с криками и доказательствами типа «мне бабка говорила…» и «чья бы мычала, а твоя бы молчала». Словом, когда на грохот и крики явился Маратик, я была готова его расцеловать, лишь бы он с этой битвой старушек на почве народной медициной разобрался.
— Что здесь происходит? — крикнул он так резко, что бабки застыли и уставились на него.
Дальше он
