— Вы работали в лаборатории Майрановского… — Теперь я попытался взять Поплавского на пушку, ибо полной уверенности у меня не было.
— Это вранье! — вдруг вспылил Игорь Петрович, как будто я прикоснулся к больному месту. — Ко мне уже приходили по этому поводу. Еще в 1962 году. И я доказал, что не имею отношения к тем убийствам. У меня была своя лаборатория. Мы занимались другими проблемами… Можете проверить, все запротоколировано… И вообще — все это травой поросло… Вы все равно ничего не сможете доказать!
Фраза «Вы все равно ничего не сможете доказать» оказалась явно лишней. Она подтверждала то, что рыло у него в пуху, вернее, в крови. Произнеся эти слова, Поплавский явно потерял самоконтроль, дал маху… Я бесстрастно — чувства мои находились в каком-то задавленном состоянии, — даже, пожалуй, нудно произнес:
— Хочу предъявить вам несколько десятков фамилий. Это фамилии людей, которых вы уничтожили.
И я принялся зачитывать скорбный список умерщвленных.
— Эти фамилии мне ничего не говорят, — перебил он меня, но я упорно продолжал чтение.
Когда я наконец произнес фамилию отца, он хлопнул себя по лбу:
— Теперь я, наконец, понял. В поезде умер ваш отец. И вы считаете, что я…
— Да, да… Именно так мы и считаем, — подтвердил Олег.
— Дорогой мой, это недоказуемо, — пожал плечами Поплавский.
— А вы, вероятно, сын Олега Владимировича, судя по сходству, и, стало быть, внук…
— Я тебе, пидор, сейчас покажу «дорогого»! — взбесился Олег.
— Слушай, по-моему, хватит, — обратился он ко мне.
— Неужели ты способен его убить? — изумленно спросил я.
— Да. И буду даже спать лучше обычного. Потому что избавлю мир от гниды.
— У тебя что, действительно бесшумный пистолет? — Этими вопросами я тянул время.
— Не беспокойся. Я сделаю так, что выстрела никто не услышит. Но приговор должен объявить ты. Я лишь исполнитель.
Я отвернулся к балконной двери.
— Ты уверен, что это тот самый? — спросил младший.
Я помедлил с ответом. На душе было тоскливо.
— Да, уверен. Я же его видел тогда.
Я хотел было открыть балконную дверь, но Олег остановил меня:
— Не прикасайся ни к чему.
Внизу среди других машин белела моя «Волга».
— Ну? — поторопил Олег.
— Я никогда никого не убивал, — ответил я.
— Как хочешь, — сказал Олег. — Я знал, что ваше поколение ни на что не способно. Только болтать можете. Мне эта работа тоже не доставляет удовольствия. Предлагаю извиниться и уйти…
Я не видел лица Поплавского, слышал только его шумное, неровное дыхание. Олег ждал от меня одного только слова, но, как выяснилось, произнести его очень трудно.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты его убивал, — медленно обронил я. — Ты — это все равно что я. Но и безнаказанным его оставить невозможно. Я себе этого потом никогда не прощу.
Поплавский молчал. Я по-прежнему смотрел в окно.
— Слушай, писатель, — съехидничал младший Олег, — тогда придумай что-нибудь. Фантазия входит в твое ремесло.
— Пусть он умрет такой же смертью, как и отец, как и другие. От яда… — И хотя эту фразу сказал я, мне почудилось, будто она произнесена кем-то другим.
— Недурная мысль! — ерническим тоном подхватил Олег, — Ты действительно замечательный выдумщик, мастер своего дела! Только придется об этой услуге попросить самого Игоря Петровича. Ему, как говорится, по этой части и карты в руки. Дорогой палач! Окажите, пожалуйста, услугу моему слабонервному партнеру, а заодно и мне. Сделайте одолжение, примите, пожалуйста, сами, без нашей помощи, какой-нибудь цианистый калий или что-нибудь эдакое, не менее слабое, чтобы результат был летальный…
Тут я не выдержал и повернулся к Поплавскому. По лицу его от страха крупными каплями тек пот. Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза.
— Ну, ладно, я устал. Давай закругляйся или я тебя заставлю выпрыгнуть с балкона. Все равно придут к выводу, что ты покончил с собой, — грубо сказал убийце в белом халате Олег.
Сначала меня резануло это фамильярное «ты». Но потом вдруг, без перехода, в глубине души во мне оскалилось что-то хищное. Мне захотелось своими руками задушить эту гадину. Я захрипел, затрясся, изо рта потекла слюна. Я сделал шаг к Поплавскому. Жажда отмщения захлестнула меня. Это был, несомненно, припадок. Я впервые в жизни почувствовал себя готовым к тому, чтобы уничтожить человека, затоптать его ногами. Это был какой-то невероятный всплеск жестокости, насилия, желания убивать.
— Я тебя сам уничтожу! — пошевелил я губами. И с трясущимся от ярости лицом пошел на Поплавского.
И тут произошло неожиданное. Видно, под влиянием моего ненавидящего взгляда, убежденный, что я примусь его душить, приговоренный, поняв, что пощады не будет, вынул из стеклянного шкафа какой-то пузырек, поднес к губам и сказал:
— Единственное, о чем я жалею, — что мало вас истребил!
Затем последовали матерные слова, которые незачем приводить, ибо их и так все знают.
И Поплавский залпом выпил содержимое. На губах смертника показалась пена, черты лица его исказились, и он медленно сполз на пол. Несколько судорог тела, и все было кончено. На лице появилась легкая синюшность. У меня опять возникло ощущение, что я не только участник, но и зритель посредственного зарубежного детектива.
Я на ватных ногах направился к двери. Олег на секунду склонился над мертвецом и последовал за мной. Мы вышли в коридор. По счастью, никто нас не видел. Олег — его хладнокровие потрясало меня — запер дверь снаружи на ключ и забрал ключ с собой. Когда спускались на лифте, я прятал от Олега свое лицо.
Я видел смерть много раз. На моих руках умерла мать. Я вынимал из петли труп своего приятеля — поэта и сценариста, покончившего с собой в Доме творчества в Переделкино. Больше того, я почти три года работал на «Скорой помощи» и насмотрелся мертвецов предостаточно: и убитых, и самоубийц, и умерших от болезни, и задавленных машиной. Но все это было что-то другое. Там я всегда пытался спасти человека, а тут… А я ведь по первой своей профессии все-таки врач, клятва Гиппократа и всякие прочие заповеди…
— Слушай, я не понимаю, почему он не закричал? — спросил я вдруг у соучастника, — Ведь сейчас день, институт набит сотрудниками…
— Он ведь профессиональный убийца. Он понимал, что я его пришью, прежде чем он закончит орать первое слово.
— А ты бы действительно это сделал?
— Господи, какой ты хлюпик!.. А насчет яда — это ты лихо придумал…
Я долго не мог открыть дверь «Волги», автомобильный ключ не попадал в прорезь. Меня колотил озноб.
— Убивать человека, даже мразь, преступника, сволочь, особенно с непривычки, — тяжеленное дело, — усмехнулся Олег. — В о второй раз небось будет полегче… — Он увидел, как меня трясло. — Давай, я поведу…
