— Да, я знаю, — кивнул Чу Пен, — она была хорошим человеком.
— Знаете, но как? — удивилась Соня.
— Девочка, — мягко произнес старик, — я вижу, когда чья-то сила растворяется навсегда, исчезает из этого мира. Это все равно что видеть яд Табрала, только проще.
— Вы снова об этом яде…
— Ты так и не вспомнила? — взглянул на нее Чу Пен, — а должна бы уже. Ты ведь снова им отравлена.
— Я недавно проходила обследование, — твердо заметила Соня, решив отгородиться мысленно от любых предсказаний старика. Она скоро будет мамой: ни к чему ей все эти мрачные россказни. Хотя то, что он каким-то образом понял, что Ира умерла, заинтриговало ее.
— Да, — кивнул Чу Пен, — вернее, не ты, а кое-что внутри тебя.
— О чем вы? — встревожилась Соня. Он понятия не имел о ребенке, и никак не мог о нем знать. Потом, врач ей сказал, что с беременностью все в порядке, и она здорова.
— Ребенок внутри тебя, — произнес старик, — он не выживет. Мне жаль, — Чу Пен налил ей и себе по новой чашечке чая.
— С чего вы взяли, что у меня вообще будет ребенок? — возмутилась Соня.
— Вижу, — просто ответил Чу Пен.
— Допустим, но зачем вы мне говорите, что он не выживет? Я ведь только решила его оставить. Этой был мой выбор: жить ему или нет. И я решила, что он будет жить, — Соня говорила поспешно, сбивчиво, начиная не на шутку нервничать.
— Не нам решать, — покачал головой Чу Пен. — Он уже принадлежит Табралу, поверь мне, и тут ничего не поделаешь.
— Какому Табралу? — едва не заорала Соня, и Чу Пен спокойно, не спеша, вновь пересказал ей старую легенду.
Каждое его слово ложилось в ее сердце будто на свое старое место, так, словно она всегда это знала. Соня слушала, и отчаяние затапливало ее все сильнее, безысходность.
— Зачем ему забирать детей? — тихо спросила она. А в голове проплывали и исчезали в бесконечности картины, которые она рисовала раньше: вот она сообщает Денису о том, что беременна, и решила оставить ребенка и надменно уходит прочь, не обращая внимания на его вопли, вот она рожает самого красивого на свете малыша, вот они с Машкой нянчатся с ним вместе, дают ему имя, Филипп.
— Он забирает тех, чье время пришло, независимо от возраста, — пожал плечами Чу Пен. — Пей чай, — он подвинул к ней маленькую чашечку, — мы все здесь всего лишь гости.
— Да, но почему другие гостят семьями, а я все время одна? — горестно возмутилась Соня, проглатывая чай вместе со слезами.
— Ты снова задаешь слишком много вопросов, — пробормотал он, разглядывая стенки своей чашки.
Соня замолчала, но мысли не умолкали. Кем бы она ни считала Чу Пена, сейчас она понимала, что каким-то образом он знает истину, и то, что он говорит — правда. Врачи со временем, возможно, найдут проблему, а скорее, на таком маленьком сроке уже признают ее постфактум. Чу Пен же обладал даром видения, и говорил ей то, что происходило сейчас.
— Вы говорили, что меня исцелил его же яд, — с надеждой произнесла Соня. — Так может, то же самое случится и с ребенком?
Чу Пен посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
— Скорее, этот же яд будет убивать все чужеродные клетки в твоем организме. Боюсь, ты сохранила в себе суть этого яда, и теперь она снова пробудилась, возрожденная к жизни, чтобы уничтожать.
— Это значит, что я никогда не смогу… — Соня замолчала на полуслове.
— Боюсь, что так, — заметил Чу Пен.
— А Ира… у Иры было то же самое? — с замиранием сердца спросила она.
— Нет, — покачал головой Чу Пен. — Вы — разные люди, и у вас разные судьбы.
— Что же мне делать? — в отчаянии спросила Соня.
— Избавиться от иллюзий, — ответил старик, перекладывая ноги и прикрывая глаза. Он снова погрузился в себя, и, слушая, как выровнялось и замедлилось его дыхание, Соня поняла, что это надолго. Она тихо поднялась, чтобы не потревожить его, и вышла из комнаты.
Соня лежала дома на кровати и бесцельно смотрела в потолок. У нее уже несколько дней тянул низ живота, но она списывала это все на утомленность и нервы. А оказывается, это были первые признаки того, что с ее беременностью что-то не так. Побывав у Чу Пена, она перечитала кучу литературы на тему сохранения беременности в первом триместре и убедилась только в одном: если это была угроза срыва, тогда можно было еще что-то сделать — пить кровоостанавливающее, гормоны, в конце концов, лечь под капельницу, но в том случае, если ребенок просто замирал, ничего сделать было нельзя. Это была смерть, маленькая, скрытая глубоко внутри, но, тем не менее, смерть. И больших взрослых людей, к которым легко добраться и у которых можно спросить, что у них болит, не всегда спасали, а двухмесячного малыша… у него не было никаких шансов. Она пошла на узи на следующий день, и доктор снова ей сказал, что с ребенком все в порядке, выписал какие-то витамины, рекомендовал больше отдыхать, чтобы тянущие ощущения прекратились. Он не видел того, о чем говорил Чу Пен. А Соня ощущала, что часы маленького человечка внутри неумолимо истекают.
— Филипп, не уходи от меня, — прошептала она перед тем, как заснуть.
Люди на площадке, усыпанной листьями, кружили в вальсе. Они все были молодыми и улыбались. Но среди них был один человек, который с легкостью менял пары, после чего его партнеры просто растворялись в воздухе, исчезали, словно их никогда и не было. Так, вскоре, вся площадка опустела, осень сменилась зимой и пошел пушистый белый снег. Его хлопья оставались на его черных волосах и не таяли, делая его лицо еще более выразительным в этом черно-белом обрамлении. Темные глаза пристально смотрели на Соню, из приоткрытых губ вырывался пар.
Она знала его. Где-то невдалеке мелькнула девушка с запавшими глазами, нервно переминающаяся с ноги на ногу, с сигаретой в руках, потом появилась и растаяла добрая улыбка Иры, а потом девочка лет семи помахала ей ручонкой и потянула Табрала за полу плаща, намекая, что им пора уходить.
— Табрал, — узнала Соня, и слезы покатились из ее глаз. — Не уходи, прошу тебя. Умоляю, только не уходи. — Она прожигала его взглядом, дрожала, тянула к нему руки. Воспоминания накатывали на нее волна за волной: вот его руки гладят ее тело, дотрагиваются до каждой клеточки, доставляя неимоверное наслаждение, вот его губы изучают каждый ее изгиб, заставляя ощутить себя бесконечно живой, вот его волосы рассыпаются по ее плечам и щекочут грудь, когда он занимается с ней любовью, а сердце готово вырваться наружу, когда он так искренне и нежно смотрит на нее. Ее любовь, ее единственный мужчина, сама смерть.
— Табрал, — Соня открыла глаза в темноте, лицо было мокрым от слез, — как я могла забыть, — простонала она и уткнулась в подушку, чтобы заглушить рыдания. Ее кулаки вонзались в ничем не повинную ткань от отчаяния, радости и боли одновременно. Как она могла забыть? В этот миг она ненавидела себя: как она могла пытаться заменить его кем-то вроде Дениса? Как ее не стошнило прямо у него в кровати от одного его прикосновения? Как можно сравнивать мечту и кусок грязи на ботинке? Он подарил ей жизнь. Это он подарил ей жизнь, спас ее. И как она распорядилась этой жизнью? Едва не слила ее в унитаз. Она предала его, она предала их мечту, часы, проведенные с ним вместе. Сейчас она желала провалиться в глубины ада без провожатых, чтобы навеки остаться там, где ей и место.
