выдумал. Этот ты в себя веришь мало. Ты посмотри, может, поймёшь чего? Как помочь можно.
Елица, отогнав челядинку, села рядом с лавкой, где лежал Радан. Попробовала заговор простенький, чтобы на рану его наложить, успокоить хворь, что растекалась уже во все стороны от неё по телу. Но не нашла отклика даже самого малого, словно душа мальчика, жива его внутренняя, забились уже куда-то очень глубоко, готовясь совсем уйти. И пустота такая расплескалась в груди от понимания этого — холодная, гулкая. Елица отдёрнула руку.
— Я не могу. Он… — слова вдруг закончились все разом.
Она смотрела в неподвижное, бледное лицо Радана, так ясно, как никогда ещё в жизни, понимая, что помочь ему и правда не сумеет. Не дотянется. Заканчивается её власть там, где жизнь ещё теплится, где стремится ростком хотя бы самым малым к свету — протяни руку, помоги словами сильными — и вызволишь. А тут всё погрязло во мраке и, кажется, потекла уже душа маленького княжича к реке Смородине.
— Что? — переспросил Леден.
Она встала резко и тут же попала в оковы рук его, что схватили за плечи. Елица и хотела бы вытряхнуть из души тот сор безысходности, которым она наполнилась — как из мешка старого пыль — а не могла. И слёзы застыли в глазах жгучие — не разреветься бы. Леден встряхнул её легонько, призывая посмотреть на него.
— Я не смогу. Не смогу дотянуться.
— Если ты не сможешь, то некому больше, — укорил её княжич за слабость невольную и сомнение.
Она всё ж посмотрела на него. Скользнула по губам Ледена едва заметная улыбка — дух её поднять хоть немного. А ладони его легонько потёрли плечи — вверх и вниз. Елица прищурилась, всматриваясь пуще, и вдруг едва не вздрогнула от догадки смелой, но пока что неверной. Она обхватила его лицо так резко и неожиданно, что княжич едва назад не прянул. Но замер в ожидании, слегка, кажется, побледнев. Елица погладила его колючие щёки большими пальцами, улыбаясь невесть чему. И почувствовала внутри него знакомый уже холод, которого исподволь стала опасаться немного меньше с той ночи в пещере, хоть и понимала, что вреда он может причинить много, если в недобрый миг с ним столкнуться.
— Еля, — хрипло сказал Леден, видно, не понимая её совсем, но не отстраняясь. — Скажи хоть что-нибудь, иначе…
— Ты можешь ему помочь.
Княжич нахмурился и всё же отступил, выскальзывая из её рук, оставив на ладонях будто изморозь тающую. Елица шагнула за ним. Как бы объяснить теперь смутные свои ощущения, как бы указать дорогу верную, по которой ему пройти нужно, чтобы помочь Радану. Да и захочет ли?
— Ты шутишь, — покачал головой Леден. — Я никому не могу помочь. Особенно к жизни вернуться. Не для того меня Морана в Явь возвращала.
— А для чего?
— Чтобы больше жизней в её мир отправил.
— Так то любой воин может. А ты — особенный. Ты в Навь ходить можешь, и в Яви живёшь. Между мирами находишься постоянно, а не замечаешь того, потому что привык.
Леден, похоже, бежать из горницы передумал: прислушался да призадумался крепко. Не всякий раз легко можно осознать то, что изо дня в день сопровождает, словно дыхание собственное. Кабы каждый задумывался над тем, как оно — ходить — так и спотыкаться бы стал на каждом шагу.
— Особенный, — хмыкнул он наконец. — Так если на по грани хожу, чем выручить могу мальчишку?
— Укажи ему верный путь — назад.
Елица подошла снова и осторожно взяла его ладони, пытаясь хоть немного почувствовать в нём этот надрыв, его незаживающую рану, что осталась с самой юности. Призвала на помощь Макошь и силу её всетворящую, силу Матери Земли. Первый раз она хотела понять другую его сторону, стараясь отринуть страх перед ней. И, кажется, начала вдруг проваливаться будто бы в песок мокрый, погружаться медленно всем телом.
— Ты только подскажи мне. Подскажи, Еля, — Леден склонил голову, всматриваясь в глаза её неподвижно — словно тонул. — А я…
Он положил осторожно ладони ей на талию и к себе чуть привлёк, на полшажочка. Сердце дрогнуло, обдавая всё тело душным трепетом. Елица провела по скулам княжича вверх, расчесала пальцами волосы на висках. И он обволок её сильнее — собой как будто, силой своей внутренней, дарованной Мораной. Так, верно, умирают во сне. Затихает всё внутри, угасает, а разум в этот миг качает на волнах сновидения: спокойного ли, страшного — не важно — может, и того, и другого вместе. Как сейчас хорошо было смотреть в глаза Ледена, чувствуя тяжесть его рук, чувствуя, как поглаживает он мягко поверх ткани, и в то же время не по себе становилось смутно.
Качнулась ткань платка и подол лёгкий — рубахи, как открылась дверь в хоромину. Леден отпустил Елицу, а она — его — и вдохнула наконец. Обжёг сухой душный воздух гортань и глаза будто песком присыпало. Кололо легонько кончики пальцев, точно держала она в них только что вынутую из подклета холодную крынку молока. Она обернулась медленно, словно перестала телом своим владеть и заново к нему теперь привыкала.
Чаян стоял у двери, дыша тяжко, будто бежал-торопился сюда от самого озера. Окинул взглядом брата поначалу, а после и Елицу — да кулаки сжал.
Елица уж и приготовилась вразумлять его, гнев унимать от того, что неверно он всё понял увиденое. Да не пришлось.
— Что, совсем плох мальчонка? — покосился княжич на Радана, который и не шевельнулся ни разу за всё это время.
Странно, что Чаян так скоро вслед за Елицей в детинце оказался. Да, похоже, простояли они с Леденом здесь дольше, чем им обоим привиделось.
— Совсем плох. Но надеюсь, что лучше будет, — спокойно ответила Елица.
И сил не было сейчас ни на одно слово лишнее. Она была теперь в этой хоромине, и в то же время как будто осталась частью своей в теле Ледена, словно пленил он её, забрал себе — и сейчас стоял рядом, молчал, и взгляд его был отстранённым и мутным.
— Это как же? — Чаян свёл брови, вопросительно рассматривая братца: верно, заметил, что с ним творится что-то неладное.
— Леден ему поможет. Вызволит с грани между мирами. Выведет с берега Смородины, — словно чужие слова произносила Елица. Словно говорил сейчас за неё
