«А как же малыш?» — спросила я у мамы.
Она заколебалась на долю секунды. «О нем позаботятся», — ответила она. Она не лгала, только имела в виду совсем не то, о чем подумала я.
Форма лаборантки слишком велика для меня. Я чувствую себя ребенком, натянувшим взрослый наряд. Ладно. Я не бегу и не тороплюсь. Хорошая история требует неспешной походки и осмотрительности. Я разыскиваю матерчатую маску, натягиваю ее и надеваю резиновые перчатки. Прежде чем выбраться обратно в коридор, я закрываю дверь. Секретарша остается внутри: она свернулась клубочком на линолеуме и дышит глубоко, как дитя.
Я прицепляю ее бейджик к лацкану, зная, что никто не станет присматриваться. Людям достаточно предъявить самую общую информацию.
А после развития сюжета будет кульминация.
Вор сбежал. Обитатели хоумстида ни в чем меня не обвинили, невзирая на то что пропажа кухонного ножа была обнаружена. Они решили, что он самостоятельно избавился от веревок. Сторонники жесткой политики торжествовали. Парень может вернуться, чтобы перерезать нас во сне! Теперь запасы съестного надо постоянно охранять. Зря не прикончили эту дрянь, гнусного стервятника!
Я едва не призналась. Но я слишком боялась, что меня выгонят, бросят погибать в Диких землях.
Он сказал, что мы встретимся в полдень, но этот срок уже давно миновал. Жители хоумстида завершили обход силков, а дыхание Блу сделалось прерывистым и клокочущим. Она умрет, и я во всем виновата. Но я не плакала. Слезы в нашей семье были под запретом: от них отец мог взорваться. Еще мне не позволяли громко смеяться, улыбаться чужим шуткам и выглядеть счастливой, когда он пребывал в плохом настроении.
Я помню, что Ла присматривала за Блу, когда я вышла из дома. Остальные пялились на меня с опаской. Я была в их глазах детонатором, который запросто разнесет все вокруг в клочья. И еще они не сомневались, что Блу здесь не жилец.
Дикие земли мне не нравились. Я привыкла к правилам и оградам, асфальтовым рекам и парковкам. Дикие земли оказалась огромными, непонятными и напоминали мне гнев отца. Позднее я узнала, что Дикие земли подчиняются тоже определенным законам и в них существует свой порядок, жесткий, простой и прекрасный.
Одни лишь люди непредсказуемы.
Я помню луну, бремя страха, давящее чувство вины. Холодный ветер, незнакомые запахи.
Треск ветки. Шаги.
И внезапно он появился: Вор вышел из леса, мокрый насквозь. Он нес рюкзак. В первую секунду я не поверила, что он реален. Я подумала, что мне снится сон.
— Альбутерол, — произнес он, — для девочки. И медикаменты для других. Епитимья за мое преступление.
Тайленол, судафед, бактерицидный лейкопластырь, антибиотики, бацитрацин, неоспорин, пенициллин. Настоящий джекпот. Он рискнул жизнью, перешел границу и нашел лекарства, в которых мы отчаянно нуждались. Он ничего не сказал о нашем с ним договоре. Его преступления мигом простили.
Он сообщил обитателям хоумстида о складе, ничем не примечательном и почти не охраняемом, на берегу реки Кочеко. Его владелец, Эдвард Кауфман, был сочувствующим. Он втайне снабжал неисцеленных медикаментами. Тэк поднялся по реке, сражаясь с сильным течением. Некоторое время он прятался: пережидал, когда патруль отдалится на безопасное расстояние.
— Откуда ты узнал про клинику? — осведомилась я у него.
— От сестры, — коротко ответил он.
Я подумала, что, скорей всего, она получила там какую-то помощь.
— А парень-то крепкий, как гвоздь, — произнесла Грандма, когда он закончил свой рассказ.
Так он и получил свое имя — Гвоздь, Тэк[2] — и стал одним из нас.
За пределами приемной больница ничем не отличается от подобных заведений. Унылая, уродливая, плохо отмытая. Мне не нравятся чересчур чистые места. У меня сразу начинают бежать мурашки по спине. Мне кажется, что там есть что скрывать, раз уж люди отскребли и стены, и пол, и потолок.
Я иду размеренным шагом, опустив голову. Коридоры пусты, и единственный врач, с которым я сталкиваюсь, даже не смотрит на меня. Прекрасно. Каждый занят исключительно собой.
Возле лифтов я притормаживаю. Какой-то тип с камерой на шее стоит рядом, постукивая ногой и посматривая на часы. Живое воплощение нетерпения. Представитель прессы.
— Вы по поводу Джулиана Файнмена? — интересуюсь я.
— Этаж шестой, не так ли?
Ему, вероятно, за тридцать, но у него прямо на кончике носа красуется здоровенный прыщ, красный, как ожог. И окружающая его атмосфера, если честно, похожа на прыщ — все готово лопнуть.
Я следую за ним в кабину и нажимаю костяшкой на кнопку.
— Шестой, — говорю я.
Помню, как я сбежала в Дикие земли, как в первый раз убила человека. Сейчас наш хоумстид изменился. Кто-то умер или покинул нас. Появились новички. В первый год зима выдалась скверной: четыре недели снег валил не переставая. Никакой охоты или силков. Мы питались остатками летних запасов — сушеным мясом и рисом. Но хуже всего был холод и дни, когда снег сыпал так, что опасно было выходить наружу. Тогда хоумстид провонял немытыми телами, а скука сделалась такой отчаянной, что свербела хуже зуда по коже.
Мари не пережила ту зиму. Второй мертворожденный младенец подкосил ее. Она целыми днями лежала, свернувшись на кровати, прикрывая рукой то место, где должен был находиться малыш. А потом она окончательно сломалась. Однажды утром, проснувшись, мы обнаружили, что она повесилась на балке в кладовой.
Была сильная метель, и мы не смогли вынести труп наружу. Мари оставалась с нами еще двое суток.
И мы потеряли Тайни. Он как-то вышел на охоту, хоть мы и отговаривали его. Ведь это бессмысленно, животные попрятались, и никого уже не пристрелишь. Но у него съехала крыша от постоянного голода, гложущего нутро изнутри, словно крыса. Тайни не вернулся. Наверное, заблудился и замерз насмерть.
Поэтому мы переехали. На самом деле решение принял Грей, но мы его поддержали. Брэм, появившийся в начале лета, рассказал нам про хоумстиды, расположенные южнее, про дружелюбные места, где можно найти приют. В августе Грей отправил разведчиков разузнать маршрут и присмотреть места для остановок. В сентябре мы двинулись в путь.
Стервятники напали на нас в Коннектикуте. Я слыхала о них, но без всякой конкретики: шепотки и мифы, вроде страшилок о чудовищах, которые мама рассказывала мне в детстве. «Тс-с-с. Не шуми, а то разбудишь дракона!»
Было поздно, я спала, а Сквирел поднял тревогу: в темноте грохнуло два выстрела. Все вдруг закричали. Блу — уже большая, красивая, с глазами взрослого человека и остреньким, как у меня, подбородком — проснулась и завопила. Она не хотела выходить из палатки. Она цеплялась за спальный мешок, пиналась и беспрестанно твердила: «Нет, нет, нет!»
