Что он имел в виду? Марсель не мог этого понять. Минут через пятнадцать, когда он выходил из проулка, нагруженный покупками, лукавые с зелеными искорками глаза, как будто провожали его. Он четко, как картинку запомнил помещение, заваленное всевозможными товарами, деревянную лестницу, ведущую куда-то наверх, стол с лампадой и какие-то тени, шепчущиеся за окном, но когда он вышел, то никого возле окна не увидел.
Лучше всего скорее приниматься за работу и никогда больше не шататься глухой ночью по темным углам. Марселю не хотелось оборачиваться еще раз на крышу, чтобы убедиться, есть там уродливая темная статуя или нет. Овал на мостовой, где лежало еще недавно тело девушки, как будто был обведен кровавой кисточкой, по крайней мере, в воображении Марселя. Кажется, даже фонари освещали его ярче, чем другие участки дороги. Так огни рампы освещают сцену, на которой вот-вот начнется мистерия. Марсель заметил, что несколько булыжников, действительно, стали багряно-бурыми от крови.
Впечатлений от сегодняшней ночи ему хватит на всю жизнь. Марсель так устал, что начать картину сегодня уже не мог. А жаль. Если бы только он мог закончить свой лучший шедевр в один день, то завтра Эдвин бы снова невесть каким образом, по крайней мере, не через дверь проник бы в его каморку, лучезарно улыбнулся и произнес какую-нибудь ободряющую похвалу таким тоном, что любые самые простые слова в его устах показались бы звучными и высокопарными.
Без Эдвина в его мастерской стало слишком уныло и одиноко. Зато у Марселя остался медальон, как памятка об удивительном госте. Медальон, который он не стал снимать перед сном, рука не шевельнулась, чтобы расстегнуть застежку цепочки. Было страшно прикоснуться к шероховатой, покрытой каменьями и резьбой золотистой поверхности, и в то же время пальцы сами тянулись к ней. Их подушечки липли к крышке, и всю ночь Марсель слышал разговоры, точнее тайные сговоры тех, кто шепчется внизу в трактире о чужих супругах, о не вполне честных торговых сделках и даже об убийстве. Слова прорывались сквозь дымку сна, Марсель мог бы услышать многое, но не решался пожелать, чтобы звуки всего обширного объятого ночью Рошена стали слышны ему. Что случилось, если бы он заглянул дальше трактира, на улицы, по которым, возможно, бродят убийцы, на то кладбище, куда Шарло унес сбитый каретой труп и на существо, очень похожее на того свинцового демона, кружащее над крышами спящего города.
Утром он принялся за свое привычное занятие с усердием живописца, решившего в один день сотворить лучший из своих шедевров, но одного дня не хватило. Баночки с красками подходили к концу, падали и закатывались под шкаф кисти, как будто нарочно ломались карандаши. Марселю казалось, что кто-то невидимый нарочно мешает ему работать, комкает бумагу, царапает холст. Он заметил несколько глубоких неровных царапин даже на своей палитре, но шероховатость его не пугала. Пусть, это когти демона, пусть, он трудится с отчаянием человека, заложившего свою душу, зато каждый хорошо положенный мазок приближает его новую встречу с волшебным существом. Марсель охотно сделал то, что ему посоветовал Эдвин, в полной мере воспользовался своим воображением. Прошло тринадцать дней, а может, всего неделя. Марсель потерял счет дням, он никуда не выходил, только пару раз спустился со своего чердака, чтобы купить еды, но на этот раз, как ни странно, он не чувствовал никакой ущербности из-за того, что приходится так себя изнурять. На тринадцатую ночь он заснул с приятным ощущением того, что сотворил чудо, а когда после полуночи разомкнул веки, Эдвин уже стоял в его мастерской.
Это он зажег лампаду и распахнул окно. Скорее всего, его заботами на запачканном красками столе появились бутыль вина и какие-то яства. Марсель не обращал внимания на дразнящий, аппетитный запах еды. В отблесках пляшущего под стеклянным колпаком огонька Эдвин казался ему еще более совершенным, чем в прошлый свой визит. Марсель уже забыл, как чудесно он выглядит. Художнику нужно иметь натуру перед собой, чтобы писать портрет. Что поделаешь, если память человека несовершенна и может выпустить какие-то мельчайшие, но немаловажные детали — крошечные составляющие красоты. Изгиб бровей, загнутые кверху кончики ресниц, уголки губ, на портрете все должно выглядеть точным и безупречным.
Марсель даже не попытался открыть рот, чтобы задать такой банальный вопрос, откуда заказчик мог узнать о том, что работа завершена. Эдвин первым узнавал обо всем, с этим нужно было смириться, как с естественным законом природы.
Материя, накинутая на картину, соскользнула сама собой, и Марсель заволновался. Одобрение или осуждение, для него, как для творца, было волнительным и то, и другое. За какие-то дни он совершил то, на что считал себя неспособным. Его живопись озарила мансарду ярче лампады. Так светились золотые крылья, которые он аккуратно вывел кистью. Пришлось смешать несколько цветов, чтобы добиться такого мерцающего эффекта. Картина была притягательной и таинственной. Он нарисовал безымянную красавицу в облаке пурпурного платья, сидящую на изящном троне из слоновой кости. Ее темные пряди змеились по туго затянутому корсету, зеленые кошачьи глаза казались сонными, но коварными. Она грациозно оперлась рукой на подлокотник. Ее голову украшала корона, а над ее троном раскрыты и озаряют его золотые драконьи крылья. Марсель не знал, что подвигло его изобразить именно дракона, к тому же, в такой необычной нестандартной форме. На его картине дракон не был ужасным чудовищем, это было возвышенное, загадочное, хоть и внушающее страх существо. Теперь сам создатель ощущал робость и даже некоторый стыд за такое новшество, хоть оно и смотрелось потрясающе.
— Великолепно, — заметил Эдвин таким равнодушным тоном, что Марсель ощутил, как сердце ухнуло куда-то в пятки.
— Тебе не нравится? — он сам не заметил, как перешел на ты.
— Не нравится? — Эдвин удивленно изогнул бровь. — Я же сказал, что она бесподобна.
Вот он уже стоит возле картины, невесть как преодолев расстояние, касается кончиками пальцев нежного овала нарисованного лица.
— Что-то не так, — настаивал Марсель.
— Я давно уже привык не проявлять ничем своих эмоций. Корона и трон, пусть даже только нарисованные, напомнили мне про то, про что мне совсем не хотелось сейчас вспоминать. В остальном, все идеально. Ты сделал еще и наброски?
Набросков было множество. Марсель даже раскрасил самые удачные акварелью. Столько сюжетов, и все одинаково красивы и таинственны. Красавица катается в лодке, а над ней парит золотой змей. Она же прижимается лицом к окну, с другой стороны которого парит тот же крылатый змей. Она с корзинкой собирает ирисы в саду, сидит в оперной ложе, идет по полю, а ее шлейф задевает подсолнухи, стоит на балу в кругу кавалеров. Всюду она, будто художнику позировала одна натурщица, и эта натурщица была самим совершенством.
