Девушка с лютней подняла затуманенные глаза неестественно голубого цвета, и обвела зал рассеянным взглядом. Тонкие губы тронула легкая улыбка, и маленькие пальчики сильнее ударили по струнам.
В зале мгновенно стихли все лишние звуки. Осталась только дивная мелодия, которая лилась и тянулась, взлетала и падала, шелестела и вспыхивала. Она была прекрасна настолько, что я боялась шевелиться и дышать, чтобы случайно не испортить ничего. И похоже не я одна. Все в трактире, включая разносчиц и саму хозяйку, которые должны были быть привычны к этому, застыли, будто девочке с лютней было подвластно само время.
И тут она запела. Высокий голос смешался с мелодией и разлился по залу, касаясь сердец каждого, кто способен был слышать. По коже побежали мурашки. Я невольно потянулась и взяла за руку Вилента.
Я знала эту легенду. Она рассказывала о любви между богами. О создании мира…
— Сплелись в едино свет и тьма,
В извечном танце мир создавшем…
Богиня светлая пленившая тьму единственными сетями, перед которыми не способны были устоять ни единое существо, еще даже до создания мира, дарованного после людям. Знала ли она, что и самой ей уготовано попасть в сплетенную ей паутину?
To что ее сердце пало перед чарами темного Лессара, стало для Америст неожиданностью. Но противостоять этому она не могла. Как можно противостоять ветру, ласкающем кожу, или солнцу слепящему глаза?
Она не смогла. Не стала и не хотела.
Америст отдавалась своей любви и пила ее. И со временем принесла в мир трех дочерей-близнецов. Тессау, Наррои и Астерин.
Лессар был счастлив. Или глупая влюбленная Америст так думала. И все же девочки были особенными. Полусветлыми, полутемными. Дружны между собой. От светлой матери они взяли умение любить отдаваясь этому чувству целиком и полностью. От темного отца — бесстрашие и любовь к исследованию.
Это их и сгубило.
Лессар советом богов был назначен Хранителем знаний. Тех, которых скрывали секреты созидания и разрушения, жизни и смерти.
Смогли ли сестры пройти мимо них? Нет. Скрижали с тайнами, хранимыми отцом были украдены. И более того. Сестры не просто постигли знания, которые не предназначены были даже для глаз богов, но и начали экспериментировать.
Так появился мир, названный Иррисин. Полон он стал растений и тварей, которые жили и умирали, рождали себе подобных… и может, это сошло бы с рук своевольным сестрам. Но… Тессау старшая их сестер захотела создать подобных себе. И назвала их людьми.
Этого не мог простить Совет богов. Сестер судили. И вынесли смертный приговор. И им. И их творению. Ужасно было то, что последнее слово было за отцом. И он не стал заступаться за тех, в чьих жилах текла его кровь.
Они не просили пощады. Единственной просьбой перед смертью было пролить их кровь там, где была их душа. В Иррисин.
Капли крови, густой тяжелой,
Что коснулись земли Иррисин,
Стали силой ее и зашитой,
И в посмертии жизнью сестер…
Спят богини во чреве горящем
Среди льдов и пустующей тьмы
Ждут того, что придет в мир однажды
Кровь богов, сила света и тьмы…
Когда голос девочки стих, по залу прошел дружный вздох. В устах этого божественного создания легенда была совершенно новой и прекрасной. Я чувствовала, как по щекам текут слезы и, оглядевшись, поняла, что я такая не одна. И мужчины и немногие женщины утирали глаза, возвращаясь из мира жестоких богов. Кто-то рассеяно смотрел перед собой. Кто-то силился вспомнить, на чем закончился их разговор. Но все, как один поглядывали на девушку, которая тихонько перебирала струны, как ни в чем не бывало.
Я осушила кружку кислого морса, которую неизвестно когда заказал Вилент. И только теперь поняла, что до сих пор держу его за руку.
Посетители уже почти все разошлись и я начала клевать носом.
Вилент помог мне подняться и проводил по лестнице наверх. Комнат оказалось вообще две, а не две свободных. За одной из дверей слышались недвусмысленные стоны, и я покраснела до корней волос, радуясь тому, что в коридоре довольно темно, чтобы Вилент этого не заметил.
Нет, я прекрасно знала, что там происходит. Несколько раз я была на гуляниях в честь самой короткой ночи. И там уж и наслушалась и насмотрелась… Но вот подслушивать за собственным дядей… как-то не по себе становилось.
За второй дверью оказалась маленькая комнатка с одной кроватью и маленьким столиком, на котором разместился светильник и тазик для умывания. Вилент вздохнул:
— Наверное, нам с Дрогом лучше будет переночевать на конюшне.
— Нет, — слишком быстро выкрикнула я. — Мне здесь страшновато одной.
Я, кстати, не солгала. Оставаться одной в незнакомом месте, да еще и после всего, что с нами произошло, было действительно страшно.
Охотник улыбнулся и кивнул.
Я сделала несколько шагов к кровати, но споткнулась, и Вилент поддержал меня за руку. Пол под ногами качался, а стены то наваливались на нас, подобно отвесным скалам, то отходили, становясь похожими на косогор.
— Да видимо оставлять тебя здесь одну, действительно не лучшая идея.
Он попытался улыбнуться, но получилась лишь кривоватая гримаса, дрожащая в свете дешевого магического светильника.
Я потянулась к нему и обняла за шею. Меня неудержимо тянуло к этому мужчине и, притупившее голос разума, вино подталкивало к нему все ближе. Поднявшись на цыпочки, я легко коснулась губами его губ. Сначала едва, опасаясь что-то сделать не так. Но после, осмелев, крепче прижалась к нему и почувствовала, как его губы открылись навстречу. Голова закружилась и ноги подкосились. Руки сползли и вцепилась в плечи Вилента. Целый рой мурашек пробежал по спине там, где касались его руки. Его губы скользнули к шее и я закусила губу, чтобы не всхлипнуть.
Мои руки забрались под его рубашку, и я ощутила, как под горячей кожей напряглись мышцы, как бешено колотится его сердце. Мое же сердце грозило вообще вырвать из груди, гулко стуча о ребра. Магия колола кончики пальцев, закручивалась горящими жгутами внизу живота и заставляла задыхаться.
Мое тело все делало само. Руки скользили по его телу. Спускались ниже к завязкам штанов… И я даже не сразу сообразила, что случилось, когда Вилент, как ошпаренный, отскочил от меня, держа на вытянутых руках, крепко сжав мои плечи. Я хотела было снова его обнять, но он отрицательно покачал головой и, как-то грустно посмотрев в глаза, отпустил и вылетел из комнаты, хлопнув дверью перед носом Дрога.
Я рухнула на постель, и чуть было не разрыдалась от обиды, стыда и непонимания. Дрог тыкался мокрым носом в ладонь, и я зло его отогнала. Какой же идиоткой себя сейчас чувствовала. Хотелось расплакаться. Или лучше стукнуть кого-нибудь. Я покосилась на Дрога. Пес сидел, низко опустив голову, будто все понимал и имел на сей счет свое мнение. Увы, мне его не узнать.
Я бы, наверное, еще долго занималась самоуничижением, если бы не шумевшее в голове вино, что незаметно погрузило в поверхностный тревожный сон.
Уже в полудреме, я почувствовала горячее тело рядом и прижалась к нему, укладывая голову на широкую грудь. И провалилась в сон без сновидений. Темный и липкий. Горячий и в то же время холодный. Без образов. Сотканный из ощущений. Таких же мрачных и липких.
Разбудил меня гневный голос Онри.
В комнате стоял такой запах перегара, что я поморщилась, стараясь сдержать подступившую тошноту.
Сонный разум, скованный похмельем, не желал понимать, что такого случилось, что Онри так орет, словно на город напало племя степных кочевников. Едва разлепила веки и поняла, что лежу на голой груди Вилента. Словно масло в стакане с водой всплыли воспоминание о минувшем вечере. И из горла вырвался мученический стон. Словно наяву видела, как вечером мы целовались. Как по- дурацки сейчас выглядела в глазах Охотника. Лицо полыхнуло жаром, едва мы встретилась глазами с Вилентом.
Я шарахнулась от него, как ошпаренная. И заметила в его глазах грусть, а потом и злую усмешку. Светлые боги, что я вчера наделала?
