– Как ты смеешь? – яростный шепот сорвался с ее губ, наполнил кабинет соленой волной. – Как ты смеешь так со мной говорить, будто я шлюха?
Гилберт усмехнулся. Шлюха, конечно, кто же еще?
Он поднял рукав рубашки, и на правом запястье загорелась маленькая звезда. Она вспыхивала всегда, когда он занимался с кем-то любовью. Сибилла вопросительно подняла бровь, не теряя вида оскорбленной невинности.
– Что это?
– Заклинание, – ответил Гилберт. – Способ предохраняться и не наматывать на себя заразу. Она горела всегда, когда мы были вместе. И я хочу спросить: как ты смеешь подсовывать мне чужого ребенка и устраивать скандалы на людях?
Бледность Сибиллы смыло потоком румянца, и она наконец-то стала собой – не звездочкой, которая рано или поздно стала бы примадонной, королевой эстрады, величайшей певицей, а девчонкой из трущоб, которая любой ценой пыталась подняться как можно выше.
Но вершина драконьей башни была ей не по зубам. Особенно если она собиралась врать дракону.
– Я была только с тобой, – глубоким трагическим тоном промолвила Сибилла. Пожалуй, в ней пропадал талант драматической актрисы. – Да, я видела эту звезду, но… ты сейчас просто хочешь от меня избавиться, Гилберт.
– Верно, хочу, – кивнул Гилберт. – Дело не только в звезде. Дракон всегда знает, что его ребенок зачат. У них возникает глубокая, неразрывная связь. Это не ты пришла бы ко мне с этими бумажками, это я пришел бы к тебе. Я бы все почувствовал, не сомневайся.
Лицо певицы дрогнуло, становясь маской гнева.
– Ты врешь, и ты это знаешь, – прошипела она. Элегантный, тщательно продуманный облик сметало с Сибиллы – теперь она стала настоящей, скандальной бабой из Нижнего города, готовой на все, чтобы добиться задуманного. Она хотела сидеть на вершине драконьей башни – так как же Гилберт посмел сопротивляться?
– Я не вру, – устало ответил Гилберт. – Ты хочешь подсунуть мне чужого ребенка, Сибилла, – он сделал паузу и сказал так искренне, как говорил только с Джеммой: – Я никогда тебя не любил, с тобой просто было хорошо в постели. Я люблю другую женщину. Не тебя.
Сибилла схватила какие-то бумаги, швырнула в него. Прекрасное лицо античной богини окончательно утратило свое очарование – бабы из Нижнего города им не обладают.
– Любишь другую женщину? Ту серую моль? – прошипела Сибилла. – Так иди, сражайся за нее! Почему ты этого еще не сделал? Почему вчера затащил меня в тот кабинет? От великой любви к ней?
Гилберт не стал слушать дальше – схватил певицу за шиворот и поволок к дверям. Сибилла завизжала на всю башню – Гилберт вытолкал ее в приемную и отшвырнул к дверям лифта. Секретарша и Клайв испуганно поднялись из-за стола, замерли, словно куклы; растрепанная Сибилла обернулась и прошипела:
– Я этого так не оставлю!
В висках закололо, над головой поплыли искры – Гилберт едва сдерживал ярость. Она пыталась подсунуть ему чужого ребенка и еще имела наглость угрожать? Он подошел к столу секретарши, плеснул воды в стакан и спросил:
– Что ты сделаешь? Пойдешь в прессу?
Клайв и секретарша дружно рассмеялись. Сибилла отбросила с лица прядку волос и выдохнула:
– Времена изменились, Гил. Жаль, что ты этого не видишь.
Она сжала губы и походкой королевы в изгнании шагнула в раскрывшуюся пасть лифта. Еще мгновение, и лифт увез ее, Гилберт надеялся, что навсегда. Он сделал несколько глотков воды, отставил стакан и объяснил:
– Фрин Бувье пытается меня шантажировать. Вот сейчас сообщила, что ждет моего ребенка – и соврала. Дракон-отец знает о ребенке, когда даже мать еще не в курсе. Я буду воспитывать только своих детей, а не чужих ублюдков.
Он сам не знал, почему вдруг снизошел до объяснений, особенно в таком деле. Драконы никогда и ничего не объясняют людям – но Гилберт почему-то знал, что сейчас очень важно говорить с Клайвом и секретаршей, чьего имени он так и не запомнил.
– Как думаете, что надо сделать? – спросил он.
– Ну, она попробует пробиться с откровениями в “Ярмарку тщеславия”, – сказала секретарша. – Я позвоню в редакцию, пусть отсеют ее на подлете. В конце концов, пресса ваша, а она вруша.
– Отлично, – кивнул Гилберт. – Мне нравится ход ваших мыслей, Джейн, – девушка улыбнулась и не поправила его.
– Тут надо звонить адвокатам, – подал голос Клайв. – Потому что она будет требовать суда и денег. Я свяжусь с фро Гринфолдом, он от нее мокрого места не оставит.
Гилберт снова кивнул и заметил, что лица Джейн и Клайва зарозовели, словно они почувствовали себя причастными к чему-то важному. Словно дракон как-то уравнял их с собой – они сделались одинаковыми, слепленными из одного теста.
– Спасибо, ребята, – искренне сказал Гилберт. – И еще: все статьи о бунте на первую и вторую полосы во всех газетах. Мы стремимся к правосудию и законности, это даже не обсуждается. Если Шелл настолько обезумел, что готов убить ребенка и поджег человека, то его место за решеткой. Или в клинике для душевнобольных.
Секретарша сняла телефонную трубку и стала набирать номер. Клайв протянул Гилберту папку с бумагами, и он направился в переговорную.
***
Вечером Андреа покинул больницу. Когда он вышел из здания, то Джемма, которая шла следом, вдруг испугалась, что разлившееся людское море захлестнет его. До него пытались дотронуться, пожать руку, сказать что-то – охрана деликатно, но уверенно отсекла людей от Сальцхоффа и Джеммы и довела до раскрытых дверей автомобиля. Улицу, по которой они уезжали, освободили – когда протестующие узнали, что Андреа Сальцхофф выходит из клиники, то расчистили ему путь.
– Как ты? – спросила Джемма. Андреа, который сидел рядом с ней на заднем сиденье, повел плечами, словно пытался проверить себя, и ответил:
– Элиас гений, конечно. Не скажу, что я как новенький, спать буду стоя, но… – он улыбнулся и добавил: – Все отлично. Куда тебя отвезти, в “Мяту”?
За два часа до этого Джемма сдала статью в “Ежедневное зеркало”, невольно задаваясь вопросом, сколько еще проработает там. Машина ехала по улице, люди приветствовали Андреа радостными криками и поднятыми руками с растопыренными пальцами, и Джемма вдруг подумала: а он точно будет президентом. Сейчас она знала это так же твердо, как и то, что дважды два – четыре.
Его любили. За него переживали. Он вдруг сделался для всех этих людей не просто политиком, а спасителем.
– Джейм? – окликнул Андреа. – В “Мяту”?
– Какие еще есть идеи? – ответила Джемма. День выдался жарким, но ее постоянно знобило, словно все, что случилось вчера и сегодня, выпило из нее всю радость. Не хотелось ничего. Даже избавиться от пустоты не хотелось.
“Мне больно”, – подумала Джемма. Интересно, смог бы фармакологический гений Элиаса Семеониди изобрести что-то от разбитого сердца? Сыворотку, которая залечивала бы разорванную душу?
Машина свернула на другую улицу – автомобили, которые стояли здесь в пробке совсем недавно, разъехались, освобождая путь. Интересно, чем сейчас занят Гилберт? Джемма вдруг поняла, что не может вспомнить его лица. Ни теперешнего, ни прошлого, юного. В памяти был лишь призрак, и хуже всего было то, что Джемма верила ему и не могла отказаться от этой веры.
Казалось бы, о чем переживать? Гилберт сказал правду, а Сибилла солгала. Джемме следовало бы просто взять его за руку и уйти оттуда, не удостоив шантажистку даже взглядом. Это было бы разумно и правильно – и все в Джемме сейчас поднималось против этого.
Потому что Гилберт воздействовал на нее. Потому что он мог лгать. Потому что вчера она видела их собственными глазами – и этого было не отменить.
– Я бы пригласил тебя в гости, но ты откажешься, – с улыбкой ответил Андреа. – Давай лучше съездим в сады Семеониди, тебе там понравится.
– Что за сады?
– Элиас заложил шесть лет назад. Там у него цветы и растения со всего света. Конечно, большинство из них те, которые он использует в производстве, но вообще там есть, на что посмотреть.
– Хорошо, – кивнула Джемма. – Звучит интересно.
