сбитым с толку детям.
Никому не было никакого дела до того, сколько сетевых офицеров будет соблазнено, и неважно, будь то подчинённые или вышестоящие офицеры. Время от времени поднималась политическая шумиха из-за чьих-то сексуальных или эмоциональных предпочтений (обычно это видящий слетал с катушек из-за того, что кто-то попытался переманить любовника или партнёра), но на этом всё.
В любом случае, такое повсеместно случалось с видящими.
Это не имело никакого отношения к власти или злоупотреблению властью.
Как бы там ни было, я испытал внезапную вспышку уверенности, что меня вот-вот выпнут из постели данного видящего.
Я вообразил, что уже ощутил импульс в свете другого видящего, превращающийся в список оправданий, которые Териан вскоре вежливо (или невежливо) озвучит, чтобы выставить меня за дверь.
Я представил, что также почувствовал его разочарование во мне, приглушённое чувство скуки, усиливавшееся тем фактом, что меня оказалось так просто завоевать, что я так легко покорился и всё же не сумел оправдать предвкушение.
Териан позади меня усмехнулся.
— Так уверен в этом, да? — сказал он. — И всё же лично я не совсем уверен, что полностью завоевал тебя, брат… или сделал что-либо, кроме доказывания нам обоим, что тебе нравится секс.
Я ощутил, как напряжение в моих конечностях усиливается.
Там жила боль, столько боли, сколько я не чувствовал уже очень давно.
Мне потребовалось ещё несколько секунд, чтобы осознать, что там жило и собственничество, абсолютная иррациональность и злость из-за слов Териана. Когда на меня снизошло это осознание, я почувствовал, что свет Териан мелькает в моём aleimi слабым завитком любопытства, как будто сосредоточенным на этой интенсивности.
Я силился скрыть это от другого мужчины, но знал, что преуспел лишь наполовину.
Скорее всего, зная, кто он, я вообще не преуспел.
И снова я ощутил, что Териан улыбается.
Это лишь сильнее разозлило меня.
Теперь Териан более оберегал свой свет. В результате я не мог узнать ничего конкретного в ответе другого мужчины. Лёжа там, я пытался решить, стоит ли сказать что-то, но потом понял, что говорить нечего.
Я глянул на старомодный будильник видящего, заставляя свой разум вернуться в армейский режим, игнорируя боль, всё ещё тянувшую мой свет, особенно в районе паха и живота. Я также старался игнорировать более физические боли, воевавшие за моё внимание, когда я переключил фокус на своё непосредственное тело.
Я помнил, что в какой-то момент Териан использовал на мне ремень.
В тот момент я это едва почувствовал, но теперь ощущал порезы.
Боль, физическая и не только, так вплеталась и искажалась светом другого мужчины, что я воспринимал это лишь как части единого целого. Задолго до этого Териан заставил меня умолять, но не о том, чтобы боль закончилась… вместо этого я просил его о большем, что угодно, лишь бы сильнее открыть свет другого мужчины, позволить мне сильнее почувствовать его, и неважно, что для этого понадобится.
Если бы я мог вскрыть грудную клетку другого мужчины и заставить его открыться мне, я бы так и сделал.
Даже когда он кончал, большая часть того видящего казалась отдалённой, недосягаемой.
Во всяком случае, недосягаемой для меня.
Я помнил, как Териан тоже просил меня о разных вещах, хотел знать обо мне больше, пока избивал меня, чтобы открыть мой свет, трахал меня во время избиения и после.
«Ты был в лагерях, не так ли, брат? Мы завербовали тебя из лагерей?»
Я детально рассказал ему об этом, когда он надавил на меня.
Я никогда прежде не рассказывал ту историю, но по какой-то причине поведал Териану.
Я рассказал ему про охранника, с которым жил больше пяти лет — про русского по имени Крикев, который запал на меня, когда я был ещё ребёнком. В итоге он переселил меня в барак стражников и насиловал каждую ночь, если только не был слишком пьян для того, чтобы у него встал.
Крикев превратил меня в питомца, держал на кухне как пса.
Он заставлял меня стоять на коленях голышом, но в ошейнике, у его стола, пока он ел ужин с другими охранниками. Он также предлагал меня другим, и иногда они соглашались на его предложение, в зависимости от личных предпочтений.
Я рассказал Териану, что человеку нравилось избивать меня.
Териан лишь смеялся и говорил, что не винил Крикева за это.
Я рассказывал ему и другое. Не знаю, почему я чувствовал потребность поведать ему это, но всё равно сделал так.
Напиваясь, Крикев регулярно избивал меня почти до бессознательного состояния.
Затем он насиловал меня, если мог, но в половине случаев просто засыпал, раздражённый и злой.
В этих избиениях не было ничего эротического, никакой делёжки светом с червяком, который вообще не воспринимал меня как живое существо; он лишь чувствовал себя лишённым желания и любви, которых, по его мнению, он заслуживал. Крикев избивал меня по причине собственной глупости, несчастности, одиночества и потребности забыть. Иногда он также мочился на меня, оставляя меня замёрзшим и мокрым, на каком-то тряпье у гаснущих углей в его печи.
Как животное. Как будто я едва был живым.
Как будто я был… ничем.
И всё же со временем я развил странное сочувствие к мужчине, который иногда ночами плакал над водкой как ребёнок и просил у меня прощения. Однако это сочувствие не помешало мне свернуть шею этого бородатого человека в тот самый час, когда Организация пришла в лагерь и предложила мне альтернативу.
Чёрт, да я считал это милосердным убийством.
Я никогда прежде никому не рассказывал о Крикеве.
Я никогда не говорил об этом с агентами Организации, которые меня нашли.
Я никогда не рассказывал своим любовникам.
Я даже не рассказывал Джейнену, который был моим любовником больше десяти лет. У Джейнена, конечно, были свои секреты, вещи, которые он никогда не обсуждал со мной, вещи, которые я иногда мельком видел через яркие болезненные образы, запечатлевшиеся в свете Джейнена.
У всех видящих есть воспоминания, о которых они не говорят. Особенно в эти дни.
Мы, молодые видящие, в особенности имеем такие воспоминания, поскольку мы пострадали сильнее всего в тот период, когда люди начали сгонять нас как скот. У нас также было меньше эмоциональной подушки безопасности, поскольку многих забрали у родителей прежде, чем мы получили тот фундамент любви, столь необходимый видящему в самые юные годы.
Сейчас я силой вытеснил эти мысли из головы, стиснув зубы.
У меня оставалось меньше шести часов, чтобы приготовиться.
Как минимум половина этого времени мне понадобится для того, чтобы принять душ, поесть
