Только после этого возвращаюсь к Лане. Демонстрирую ей тёмно-коричневый бутылёк, зажатый между указательным и большим пальцем.
Окончательно убеждаюсь, что она в сознании и полна решимости, злости и, как она явно думает, жажды мне досадить.
Требовательно протягивает руку. Неспешно приближаюсь под её буравящим взглядом. Внутренне радуюсь этому, потому как что угодно лучше, чем пугающее безразличие в стеклянных глазах, которое видел совсем недавно.
Кладу бутылёк в центр её ладони. Лана тут же сжимает пальцы и пытается отдёрнуть руку. Не позволяю ей этого сделать. Накрываю её кулачок двумя руками, сверху и снизу:
– Эй! – нахожу её взгляд. – Я горжусь тобой! Ты справишься, и всё будет хорошо!
Кривится в ответ. Снова пытается убрать руку, и снова я не позволяю ей этого сделать. Лана качает головой, смотрит в сторону, затем произносит глухо:
– Я никогда не забуду и не прощу тебе этих слов! – обращается будто к прикроватному столику.
Обдумываю услышанное. Пожимаю плечами:
– Переживу. Ты, главное, заканчивай хныкать и жалеть себя. И роди уже, наконец, этого ребёнка.
Лана выдёргивает руку, которую я уже не держу. Глядя на меня неотрывно с кипучей злостью, вытаскивает пробку из бутылька и залпом выпивает его содержимое. Заслоняет рот тыльной стороной ладони. Откашливается, затем шепчет:
– Как же я ненавижу тебя, Сардар Хард!
Смеряю её пристальным взглядом, убеждаюсь, что бутылёк пуст. Алана выпила зелье, которое не мог в неё влить бедняга Бораг. А это значит, что дело сдвинется с мёртвой точки, так или иначе.
Ничего не отвечаю ей. Молча разворачиваюсь и иду прочь, слыша спиной болезненный стон и ругательства, которые принцессе знать не пристало. Что ж, выходит, зелье Борага уже действует. Быстро.
Вот уже полчаса меряю шагами коридор, сцепив руки за спиной.
Все эмоции выключены. Запиханы в дальний ящик за железную дверь. Не чувствовать. Не реагировать. Иначе можно сойти с ума, вслушиваясь в отчаянные крики Ланы.
Почти сразу как я вышел, началась суета. Забегала повитуха с помощницами. Процесс пошёл.
Семь шагов направо, и столько же налево.
– Лорд Хард, – от стены отделяется женская фигурка в чёрном платье.
Хмурюсь от неожиданности. Но это всего лишь Гьера.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю резко, но я не настроен сейчас вести светские беседы.
Под полные отчаяния и боли крики Аланы. Гьера оглядывается по сторонам. Я тоже убеждаюсь, что мы одни в пустом коридоре. Не считая стражи в конце у лестницы. Гьера приближается, призывно покачивая бёдрами:
– Пришла разделить вашу тревогу, мой господин, – останавливается вплотную, почти касаясь грудью чёрной ткани моей рубашки.
Наблюдаю за ней, не останавливая, но и не поощряя. Гьера воспринимает это по-своему.
Облизывает губы, кладёт ладонь мне на бедро, игриво перебирая пальчиками, смещается к паху, поглаживает выпуклость. Сглатываю. Смотрю в глубокий вырез её платья, где с трудом умещаются аппетитные белые дыньки.
Гьера стреляет глазками в сторону приоткрытой двери в гостевую спальню, совсем недавно занятую повитухой и её помощницами, а сейчас свободную. Прослеживаю её взгляд. Да, расслабиться бы, наверное, не помешало.
– Сардар! – шепчет Гьера с хриплым придыханием, похотливо изгибаясь, трётся грудью о мою рубашку. Уже не скрываясь, откровенно показывает, чего хочет. – Я так истосковалась! Уже вся мокрая для тебя! Сам убедись! Пожааалуйста, идём?
Алана.
Мир сужается до размеров кровати и балдахина над ней. Простыня подо мной влажная насквозь, лоб застилает испарина, она стекает в глаза, щиплет.
Вокруг носятся повитуха и молчаливые девочки в серых платьях, белых фартуках и чепцах, её помощницы.
Весь живот, поясница, всё тело – один сплошной комок нечеловеческой боли, которая не утихает.
Я не понимаю, какое время суток за окном. Кажется, что вокруг вечная серость. На крае балдахина покачивается серебристая бахрома, стянутая узелками вдоль и поперёк. Будто человечки, держатся за руки в хороводе.
Совсем как влюблённые парочки на балу. Осознание этого отдаётся внутри глухим раздражением.
Любовь? Глупость. Сказка для наивных дурочек. В которую я больше не верю. Она не творит чудеса, не помогает, наоборот. Делает нас слабыми, доверчивыми, жалкими. Зависимыми от того, другого.
Иное дело – ненависть. Злость. Вот где истинная движущая сила.
С чего ты взяла, что можешь взять и уйти? Разве я тебя отпускал? Нет. Что до ребёнка – плевать, он ведь даже не от меня!
Скоро всё закончится, Лана. Но не так, как ты просишь.
Зачем нам отребье Тайтона, правда?
Перед глазами стоит ненавистное лицо дракона с брезгливо скривлёнными губами. Я вижу его перед собой словно наяву. Оно как маяк! Светит в тумане нескончаемой боли, не давая в ней раствориться, забыться и сдаться. Вынуждает чувствовать, быть в сознании, бороться не потому что хочу, а потому что иначе нельзя!
Он не оставил мне выбора!
Будь в нём хоть что-то человеческое, он бы проявил сострадание и жалость! Нашёл бы для меня ласковые слова! Обещал бы заботиться о ребёнке или вернуть его Инису! И спокойно меня отпустил!
Именно так поступил бы любой нормальный человек! К тому же тот, кто любил когда-то! И он ведь знает: Хард слышал Борага, как и я! И знает, что шансов нет! Или я, или ребёнок! Жестокий выбор, который передо мной даже не стоит!
Но этот монстр плевать хотел на сострадание! Оно ему не ведомо! В его картине мира есть только два пути, два выбора: его собственный и неправильный!
Что до меня – Хард ясно дал понять, что моё решение его не устроит.
Или я сделаю невозможное, надеясь на чудо, или он отдаст приказ убить моего ребёнка.
Ненавижу!
Приподнимаюсь на локтях, и откуда только силы берутся? Отчаянное желание утереть мерзавцу нос, чтобы было не по его! А по-моему!
Боль теперь не противник, она мой союзник, я принимаю её, пропускаю через себя. Давай же! Мы не дадим ему победить!
– Сейчас! – пыхтит повитуха, вытирая пот со лба и склоняясь у меня под простынёй. – Слава Драконьему Богу!
Сквозь пот, застилающий глаза, вижу её ошарашенное круглое лицо с раскрасневшимися щеками.
– В чём дело? – сухо интересуется Бораг, отделяясь от окна.
Повитуха растерянно показывает на меня рукой и тихо шепчет:
– Ребёнок перевернулся! Сам! Это чудо! Не иначе! – затем радостно смотрит на меня.
Она часто-часто кивает. Бораг оказывается рядом с моей головой, склоняется к лицу:
– Пора, миледи. Самое время. Последний рывок, и всё закончится! Слушайте команды Тесии, делайте, как она скажет.
Затуманенный болью мозг выхватывает главное: всё закончится! Сейчас!
Потуги запоминаются тремя кратковременными усилиями, и всё заканчивается.
Так неожиданно и резко, что я даже не верю в это.
Оглушительную тишину комнаты разрывает крик младенца. Такой непривычный, тонкий, будто писк котёнка. Он кажется самой сладкой музыкой. Наконец-то всё.
С опозданием понимаю: мы оба живы. Я это сделала.
Помощница повитухи уверенными движениями приводит меня в порядок, накрывает свежей простынёй.
– Выпейте, миледи! – подносит к губам глиняную кружку, с дымящимся отваром, от которого пахнет травами и мёдом. – Для восстановления и прихода молока.
Не спорю с ней. Сладковатый напиток согревает. Вытираю губы тыльной стороной ладони.
Ищу взглядом Борага. Вдали комнаты стол застелен одеялом. Целитель склонился над малышом.
Ревниво слежу за каждым его движением. Бораг, наоборот, не обращает на меня внимания. Занят ребёнком. К счастью, осмотр не занимает много времени, значит, всё в порядке. Облегчённо выдыхаю, наблюдая за тем, как Бораг кивает Тесии.
Сейчас она запеленает малыша и отдаст его мне, ведь так? Но вместо того, чтобы заняться ребёнком, повитуха семенит в сторону выхода. Приподнимаюсь на локтях:
– Бораг? – получается хрипло. – Что…
