целителей. И что-то мне подсказывает, что со старостой боевиков ты уже тоже познакомился.
Судя по кислой морде Бенедикта — однозначно познакомился. Интересно, кто подбил ему глаз — Алек или Родерик? Или вмешался кто-то третий, раз уж «все знают»? И откуда узнали? Декан Рейт не казался болтуном. Декан международников отчитал Бенедикта при свидетелях? Или у него болтливая секретарша?
Впрочем, какая мне разница, слухи на то и слухи, что разлетаются мгновенно. Главное, что я теперь не одна, и как же это, оказывается, здорово!
— На чьей стороне будут алхимики, естественники и артефакторы — не скажу. Землемеры и погодники — скорее на стороне Лианор, староста факультета там из простых. — Родерик усмехнулся. — Знать считает ниже своего достоинства мотаться по стране, выискивая новые месторождения, или призывать дождь на поля. Кто еще? Бытовики — явно не на твоей. Стелла, как ты понимаешь, девушка, и сама мысль о том, что дворянин мог поднять руку на женщину… Впрочем, можешь спеть ей про зарвавшуюся чернь, вдруг да поможет? Герцогиня как-никак…
С каждым его словом у меня внутри словно распускался ледяной узел. Нет, конечно, у Бенедикта останется множество возможностей испортить мне жизнь, особенно если благодаря давней вражде боевиков и международников его поддержит весь факультет. Он даже сможет с чистой совестью не приближаться ко мне ближе чем на сто ярдов, как требует Родерик, все сделают другие. И он по-прежнему будет играть грязно, но по крайней мере потащить меня в суд за оскорбление действием не сможет.
— Но ты можешь попробовать обратиться в совет, — продолжал Родерик. — Если сейчас на тебя показывают пальцем только боевики, то после этого весь университет будет знать, что ты попытался избить барышню и оказался битым сам.
И на меня тоже будут показывать пальцем. Может, у Бенедикта все же сохранились хоть какие-то остатки разума?
— Но будешь ты жаловаться совету или нет, если не оставишь в покое Лианор — твой отец узнает о случившемся во всех подробностях.
Сам-то Родерик о них, интересно, откуда знает? Я ни с кем не делилась, и едва ли декан с ним откровенничал. Впрочем, протокол осмотра он явно читал, вот, наверное, и сделал выводы.
— Понял, — выдавил угловатый.
— И если ты попытаешься кого-то подговорить, я расценю это, как если бы ты действовал собственноручно. Ясно?
— Ясно.
— Вот и славно. — Родерик отвесил издевательски изящный поклон. — Всего доброго.
Бенедикт растворился в темноте.
— Спасибо, — выдохнула я. — Я… у меня нет слов.
Как выразить словами облегчение и радость? Ту горячую волну, что залила грудь? Слезы благодарности на глазах? Не помня себя, я шагнула к Родерику, чтобы обнять, не в силах сдерживать переполнявшие меня чувства.
Под ноги подвернулась сумка, про которую я совершенно забыла. Я пискнула, потеряла равновесие и со всего размаха впечаталась Родерику в грудь. Залившись краской, подняла взгляд да так и замерла, забыв обо всем, кроме его ладоней, что подхватили меня за талию. Кроме литых мышц, ощущавшихся сквозь одежду. Кроме его лица, склоненного над моим, и глаз так близко. Еще ближе…
Его дыхание щекотнуло мои губы, не выдержав, я закрыла глаза, а сердце понеслось вскачь.
14
— Хоть бы в кустики отошли, прежде чем сосаться! — проворчал старческий голос совсем рядом. — Кипятком вас разливать, что ли, как кошек по весне?
Я подпрыгнула, кровь бросилась в лицо, словно меня в самом деле обдали кипятком. Шарахнулась от Родерика, сумка, будь она неладна, снова подвернулась под ноги. Я полетела спиной вперед, уже успев представить, как снова со всей дури грохаюсь оземь, когда меня подхватили сильные руки.
— Придется поучить тебя падать, — невозмутимо сообщил Родерик, выпуская меня из объятий.
— Падать он поучит! На спину! Совсем стыд потеряли! — продолжал разоряться голос.
— Насколько я помню, ночной сторож должен блюсти имущество университета, а не нравственность студентов. — Родерик посмотрел куда-то поверх моей головы. Я оглядываться не осмелилась, сгорая от стыда. — Займитесь своим делом.
Не дожидаясь ответа, он подхватил с земли мою сумку, одновременно взяв меня под локоть, и повлек прочь. Вслед нам неслись сетования на нашу безнравственность и невоспитанность.
Какое-то время висело неловкое молчание — или это одной мне оно казалось неловким? Когда я осмелилась посмотреть на Родерика, тот выглядел совершенно спокойным. Будто и не случилось ничего.
Впрочем, нет. Он прибавил шагу, словно торопился от меня избавиться.
Стыд-то какой! Я ведь почти позволила себя поцеловать. Да что там, я ведь хотела, чтобы он меня поцеловал, и вовсе не от любопытства, каков он, настоящий поцелуй. Парень, с которым и суток не знакома! Неудивительно, что он со мной разговаривать не хочет.
— Извини. — Я прокашлялась. — Я…
Слов по-прежнему не хватало.
— За что? — улыбнулся он.
И что, спрашивается, ему ответить? За то, что я на тебя повесилась, давая повод думать невесть что?
Я снова прочистила горло.
— Неважно.
Мы снова замолчали. Я тихо радовалась, что фонарей в парке не было или их уже потушили и лишь свет от входа в корпуса да луна не давали дорожкам погрузиться в полную темноту. Хотя я бы предпочла кромешную темень, хоть лица видно не будет.
— Спасибо, что помог, — сказала я, когда тишина стала вовсе невыносимой. — Дальше я сама дойду.
— Доведу. Жаль, что скоро закроют двери и приходится торопиться. Вечер чудесный, а компания еще лучше.
Я неловко улыбнулась. Хотелось верить, что это не просто вежливость и спешит он, только чтобы не ночевать на улице.
— Тогда тем более иди. Еще не хватало, чтобы ты из-за меня ты не попал в общежитие.
Он негромко рассмеялся.
— В первый раз, что ли? Главное, тебя вовремя довести.
Нет, я не буду думать, по какой причине он не всегда ночевал в своей комнате.
— Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы.
— Нори, я взрослый мальчик. Разберусь.
Несмотря на мягкость его тона, настаивать мне расхотелось. Но я попробовала:
