Ступеньки были крутые и узкие, но ни одна из них не скрипнула, когда Беатрикс осторожно спускалась в погреб. Свеча отбрасывала на каменные стены красноватые отблески, и Беатрикс казалось, что волосы у нее на голове шевелятся. Спустившись наконец вниз, она громко произнесла:
— Тейне![1]
И тотчас же во всех углах подвала появились высокие железные канделябры. В каждом из них было по семь свечей, и каждая из семи свечей зажглась.
Поставив свою свечу на последнюю ступень, Беатрикс вышла на середину подвала и шагнула к массивной плите из черного блестящего сланца, напоминавшего драгоценный камень. Язычки пламени отражались в этой плите как в зеркале, и Беатрикс почти сразу же увидела в нем и свое отражение. Она пристально уставилась в черное зеркало, стараясь ни о чем не думать, стараясь очистить сознание. Лишь почувствовав себя готовой, она развела руки в стороны и крикнула:
— Фосгейл![2]
Едва она произнесла эту команду, как в каменной плите появилась щель, которая затем стала расширяться — две половины плиты с тихим шорохом расползались в стороны. А между плитами была непроглядная тьма — стократ чернее самого черного камня, мрачнее глубин самого глубокого озера, холоднее самой холодной зимы.
Но сердце Беатрикс наполнилось радостью и восторгом, что всегда случалось с тех самых пор, как ей еще девочкой впервые позволили посетить этот волшебный колодезь. И всякий раз, когда Беатрикс приходила сюда, она убеждалась в том, что действительно являлась волшебницей из могущественного и древнего клана Левенах, женщиной, в чьих жилах текла кровь волшебников. Только здесь она могла почувствовать себя воительницей, сражающейся против зла, хранительницей нагорья, защитницей тех, кто жил под сенью леса. Здесь она иногда видела людей, в чьих жилах текла та же кровь, что и в ее, людей, которые канули в вечность. Здесь были ее друзья и тот источник, из которого она могла черпать силы. И именно здесь она находила покой, который приносили ей мертвые, их загадочные обещания…
Прошло еще какое-то время, и из темноты внезапно возник мужчина с седыми волосами и короткой опрятной бородкой.
— Здравствуй, малышка Беатрикс.
— Здравствуй, папа, — прошептала Беатрикс. — Я скучаю по тебе.
— И я по тебе скучаю, дочка.
— Трудная была ночь, — пожаловалась Беатрикс.
Отец кивнул в ответ и тут же сказал:
— И все же он придет.
Беатрикс со вздохом покачала головой. Она не хотела говорить об этом сегодня, хотела лишь поболтать с отцом, чтобы обрести душевный покой.
— Я больше не могу, папа. Я так устала.
— Нет, ты можешь. Ты должна. Он придет, и мы спасем лимнийцев.
— Я не хочу, чтобы он приходил. И мне нет дела до лимнийцев, — с дрожью в голосе проговорила Беатрикс. — Мне так одиноко… Все тут меня ненавидят, считают ведьмой.
Отец вдруг помрачнел и заявил:
— Такова клятва, Беатрикс.
Она заговорила очень тихо, почти шепотом. Но в голосе ее была бездна отчаяния, а слезы струились по щекам:
— Это несправедливо, папа. Я одна, и лимиийцы отвернулись от меня, когда вы покинули нас. С каждым днем они все крепче верят в то, что это я убиваю людей.
— Но он придет, и ты его дождешься, — стоял на своем отец. — Потому что ты…
— Да, мы из клана Левенах, я знаю. — Беатрикс шмыгнула носом. — Но какая из меня колдунья? Ведь я почти ничего не умею. Я даже не могу заговорить воду, заставив ее закипеть.
— Ты настоящая колдунья, Беатрикс, поверь мне. Но ты права насчет того, что твое могущество становится менее очевидным…
— Менее очевидным?
— Да, именно так. Но в этом твоя защита. Сейчас рядом с тобой нет никого из клана Левенах, поэтому твоя сила сделала бы тебя легкой мишенью. По мере того как нас становилось все меньше, некоторые из наших возможностей становились тайными. Но они вернутся в момент решающей схватки со злом, когда ты встретишься с тем, чья сила под стать твоей.
— Но кому нужна колдунья без силы? — в раздражении пробурчала Беатрикс. — Колдунья без силы — как мужчина без своего мужского копья.
— Ох, Беатрикс!.. — Отец взревел от хохота.
— Но разве не так? Ведь я бессильная ведьма.
— Сейчас у тебя ровно столько cил, сколько тебе нужно, — сказал отец, все еще посмеиваясь. — Ты можешь приходить к колодцу и видеть там будущее. Самое же главное — ты можешь выслеживать и убивать вампиров лучше, чем кто-либо другой за всю историю клана Левенах. Ты станешь гордостью нашего клана.
— Лимнийцы скорее всего повесят меня как ведьму. Но самое смешное, что я и есть ведьма, только ничего не могу!
— Ты продолжаешь говорить лимнийцам о том, что помолвлена?
— Да, но они мне уже не верят. Они все время расспрашивают меня о моем женихе, а я все время забываю, что рассказывала им в последний раз.
— Скоро с этим будет покончено, — пообещал отец. — Он обязательно придет, поверь мне. Удачи тебе, моя маленькая Беатрикс.
— Нет, папа, не уходи! — взмолилась Беатрикс, глядя, как подернулась рябью вода.
Она не хотела, чтобы отец уходил, не хотела в который уже раз смотреть на белого зверя, носившегося по полям и лесам. Она множество раз видела этот образ, но он ни о чем ей не говорил.
Как бы там ни было, на подернутой рябью воде уже возникло что-то белое. Беатрикс знала, что вскоре она увидит четвероногое создание, в честь которого и был назван ее постоялый двор. Белый Волк… Может, на сей раз, он будет пить воду из лесного ручья, может — стоять на лесной опушке, а может быть — трусить по узкой лесной тропинке. Но он по-прежнему останется для нее все тем же непонятным символом, давно уже потерявшим всякую значимость для Беатрикс Покинутой, Беатрикс Растоптанной, Беатрикс Бессильной Ведьмы.
Она уставилась на дрожащее изображение на воде. Потом нахмурилась и вздохнула.
Перед ней действительно был Белый Волк.
Но на этот раз зверь сидел за столом в каком-то постоялом дворе, весьма напоминавшем тот, что находился у нее над головой. Причем в лапе он держал кружку с элем.
1 октября 1104 года Эдинбург
— Выходит, вы пришли, чтобы узнать о кровососах, да?
Олдер неспешным точным движением поднял со стола кружку с элем, внимательно изучая при этом толстого неопрятного мужчину, сидевшего напротив. Едва заметно кивнув в ответ на вопрос, Олдер поднес к губам кружку, не сводя глаз с жалкого смертного.
Толстяк захихикал, и круглый живот его под грязной потрепанной туникой затрясся. Рубашка же с засаленным воротником была сшита изо льна тонкой выделки, и Олдер невольно задумался о том, что сталось с аристократом, у которого она была украдена. Тут сводник наклонился к Олдеру — словно хотел поделиться с ним каким-то секретом. И тотчас же усилилась ужасная вонь, исходившая от толстяка, так что Олдер невольно поморщился.
