– Это ты, правда ты? Лиле, как же… останешься? А Лиле смеялась, и, кажется, плакала, и гладила его по лицу.
– Я так боялась! Тебя не было, когда вернешься – не знают… Я с вами буду ходить, я лечить умею. Ты другой совсем, Эри, сколько меня не было?
Сакс, наконец, поймал ее губы и окончательно поверил, что это не сон. Сон не бывает таким сладким, не пахнет земляникой, дымом и капустой вперемешку.
– Долго, целых два месяца. А с нами опасно. Ты лучше тут лечи, у нас бывает много раненых.
– Нет, с тобой. Я много могу, не только лечить. Пусти, пусти, а то пригорит…
Не пустил, только котелок снял с огня и потянул к лежаку, а она не протестовала, сама забыла про котелок и путалась пальцами в завязках и застежках… Но до лежака они не добрались. Помешал пронзительный визг Фианна – слов Сакс не разобрал, но чтоб так визжать? Совсем старик плох. Лиле тоже напряглась, оставила в покое застежки и прислушалась. Тут визг повторился, а в ответ ему – сердитый бас, да так рявкнул, что твой медведь.
Отстранив Лиле, Сакс бросился на ссору. Лиле – следом. Он мельком подумал, что зря это она, но останавливать не стал.
Рявкал Томас. Навис над стариком, наливаясь дурной кровью, сжимал кулачищи – уже почти как у Дунка!
– …ни на медяк добра от щук не видели! Они с отцом вон чего учинили, из-за них дыхнуть не моги! Правильно Сакс их перебить велел, и десятину – правильно, у наших же отобрали, у тейронцев!..
А старик Фианн, словно не видя кулаков, снова заорал дурниной:
– Отступник он! Колдунов очистить не дал, колдунью привел, беду на всех накликал! Что ж вы, не видите, Асгейр добрый, все видит, своего сына нам послал, а вы его вяза-ать!.. – на последнем слове снова сорвался на визг.
Тут Томас не выдержал, замахнулся. Сакс еле успел подскочить и схватить за руку.
– Оставь старика, он совсем ополоумел, – глядя в красные и безумные Томасовы глаза, выдохнул он.
Остальные пока лишь смотрели – и отец, и Охотник, и остальные повстанцы. Среди них Сакс краем глаза заметил полуседую-полурыжую голову: Половинку. А Лиле остановилась чуть поодаль и заиграла на дудочке. Сакс только и успел удивиться, что это она вдруг удумала, как Фианн стукнул его палкой и завопил:
– Опомнись, глупый! Отдай колдунью Асгейру! Она ж тебя заворожи-и… – и затих, сгорбился. – Заворожила, обманула, беду наведет, – повторил шепотом.
И Томас успокоился, потер кулаком глаза и вздохнул:
– Точно ополоумел старик. Пойду я к отцу в кузню.
Приятель пошел прочь, а Сакс даже не успел спросить – неужели Дунк опомнился, что в кузне? И Фианн побрел с площади, тяжело опираясь на палку и бормоча под нос что-то тоскливое. А Охотник непонятно хмыкнул, кивнул Саксу, а потом глянул на остальных командиров.
– Все слышали, что Половинка говорил? Парень глупый, нахальный, лезет на рожон и не слушает старших. Я же вижу другое. У парня голова на месте: не растерялся, не наделал глупостей. Советы парень слушает, только не дает сбить себя с толку. А что до старших, сами видели, заступился за старика. Кузнец его пришиб бы, как пить дать. Или кто хочет спорить?
– Все равно на обоз зря напали. Ты ж сам говорил, опасно это, – покачал головой один из трех командиров.
– Во-во, – поддакнул Половинка. – У парня в голове ветер, а нам тут еще жить.
– Опасно, – кивнул Охотник. – А ты хотел безопасной войны? Так не бывает. Жить вообще дело опасное, можно отрубить ногу, когда дрова колешь. Что ж теперь, зимой мерзнуть? А ты, Половинка, вечно собрался в лесах прятаться? Так на кой тебе дом – вон вырой нору, за барсука сойдешь.
Половинка оскорбленно фыркнул, но больше не спорил. Командир тоже – нахмурился, почесал бороду и кивнул.
Странно это было. Охотник говорил так же, как отец, когда к нему деревенские приходили споры решать. Говорил, как главный, и все его слушали. Только главным не положено ходить простым бойцом в отряде мальчишки, и в разведку одному не положено.
Верно, Охотник заметил Саксово удивление, подмигнул ему и громко, для всех, сказал:
– Я думаю, оставим парню его десяток. Остальные четверо могут присоединиться, если хотят. Кроме Половинки. Трое, значит.
Усмехнулся и засвистел какую-то песенку, мол, все сказал. Лиле на эту песенку вздрогнула, уставилась на Охотника во все глаза. Прошептала что-то похожее на «опасна и трудна, точно» и вылезла вперед, взяла Сакса за руку:
– Я с Эри буду ходить.
Охотник присмотрелся к ней и усмехнулся.
– А пусть ходит. Нам никакая помощь не лишняя. – Не дождавшись возражений, пошел прочь, как раз мимо Сакса. Задержался, хлопнул его по плечу, правда, смотрел почему-то на Лиле. – Что, пригодилось везение? То-то же.
И снова засвистел.
– Да будешь ты отвечать, щучий потрох? Асгейрово отродье, привязанное к грабу, не шелохнулось.
– …разгневался Асгейр-солнце на отступников, и настала Великая Сушь на той земле, и иссякли источники, и сгнили посевы, и кричали младенцы в утробах матерей своих… – продолжал луч нараспев читать испоганенные древние легенды.
Сакс оборвал речитатив оплеухой и, схватив луча за короткостриженые лохмы, заглянул в мутные глаза.
– Я не хочу пачкаться твоей проклятой кровью, но если придется… – сказал совсем тихо, чтобы Лиле не слышала. – Хотя пальцы можно переломать и без крови.
Луч продолжал смотреть вдаль, а Сакс выругался про себя: угораздило же его согласиться, чтобы Лиле пошла с ними! Ей, мол, все равно, что он будет делать с пленником, хоть резать на ремни. Она не будет смотреть и слушать, у нее дудочка и природа, и вообще, война же, что она, не понимает? И Охотник хорош. Пусть-де дочка погуляет, поиграет со зверушками. Ей полезно.
Забавно, но шутка Охотника, мол, Лиле – дочка его родная, от фейри прижитая и вот прямо чудом нашедшаяся, внезапно оказалась очень похожей на правду и прижилась в лагере, будто бы так и надо: вчера впервые повстречались, а сегодня уже дочка. Было между ними что-то схожее, не столько во внешности, сколько в том, как и о чем говорили. Словно впрямь родня. А повстанцы так и вовсе поверили. Видно, так оно проще – если понятно, кто девица и откуда, а не из волшебного холма вышла. Из холма – то для легенд и баллад, а Лиле своя, настоящая. Охотникова дочка, и все тут.
Лиле и в самом деле не смотрела, как Сакс бьется с упрямым щукиным сыном, дери его сворой. Что-то наигрывала, присев на поваленное дерево, а сейчас и вовсе ушла к кустам боярышника, откуда слышалось довольное похрюкивание и хруст веток. А Охотник, так и не сказавший имени и которого Лиле почему-то называла Кожаным Чулком – когда не батюшкой, да с поклоном, – сидел на том же дереве и глядел на Саксовы мучения. Пожалуй, пора отсылать Лиле в лагерь и ломать лучу пальцы.
