— Тетя Агата, а это обязательно? — Я обвела рукой в воздухе контуры этого монстра, и поморщилась — голос прозвучал на удивление жалобно.
— Увы, да. — Тетушка двинулась по направлению к транспорту, и мне пришлось пойти следом. — Это не маленький семейный междусобойчик, как у Пентеркостов — посещение Оперы это официальное мероприятие, и мы должны соответствовать.
Следующим потрясением стало само здание Оперы, вернее Елизаветинского Императорского Театра. Оно оказалось зданием в классическом доколониальном стиле, выкрашенное в розовый и белый, и эффектно подсвеченное разноцветными лампами в наступающих сумерках.
Очередь из флайбусов была длинней, чем у дома Пентеркостов, да и модных щегольских моделей, типа той, на которой гонял по улицам Рауль, не наблюдалось. Тетушка, глянувшая в окно безо всякого интереса, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза, я же с жадностью приникла к своему, и даже вздрогнула, когда дверца остановившегося флайбуса с щелчком открылась. Обернувшись на звук, я увидела лакея, с поклоном подающего тетушке руку. Это был хрестоматийный лакей, такой, как показывают в исторических фильмах-реконструкциях: красная с золотом ливрея, белоснежные чулки и перчатки, и белый напудренный парик с буклями и косицей. Одинакового роста, одинаково одетые, лакеи были «на одно лицо», и, сделав пару шагов от флайбуса, я уже не смогла бы отличить того, что помог мне выйти, от его коллег.
Глава 12
Театр поражал, восхищал, ошеломлял — натертый паркет, ковры, позолота, лепнина, зеркала, бархат, огромная люстра, и люди… Много-много людей, прогуливающихся по холлу, поднимающихся и спускающихся по огромной лестнице, разбившихся по парам и собравшихся компаниями. Дамы в платьях разных цветов, в блеске драгоценностей, их перья, тюрбаны, веера. Джентльмены, негласно соревнующиеся в сложности узла на галстуке, размере камня на булавке и количестве перстней. И все эти люди разглядывали меня, кто старательно маскируя свое любопытство, а кто и не давая себе труда прятать свой интерес. Мне несколько раз хотелось проверить, не оставила ли я дома платье или не сняла ли я лишнего, отдавая лакею накидку.
Но хуже всего был тихий шепот, который, казалось, преследовал меня, куда бы мы с тетушкой не пошли. Возможно, дело было во мне, но куда бы я ни посмотрела, я видела как шепчутся женщины, с интересом разглядывая меня. Тетушка совершенно не обращала на это внимание и уверенно лавировала в этом людском водовороте, время от времени останавливаясь и представляя меня своим знакомым, от дежурных улыбок и комплиментов которых сводило челюсти. Встреча с Нессой, которую сопровождал «её Нэйнн» была словно глотком свежего воздуха — искренняя радость и жизнелюбие этой девушки позволили мне ненадолго перевести дух. Но, после первого звонка, вынуждены были расстаться — ложа Пентеркостов была расположена на другом ярусе.
Мы поднялись по широкой мраморной лестнице, покрытой ковровой дорожкой, на этаж выше, и остановились в широком холле, где, среди бархата и позолоты располагались несколько неприметных деревянных дверей. Возле каждой из которых стояли портье: мальчики-подростки, одетые в короткие красные униформенные курточки с тремя рядами золотистых пуговиц и стоячим воротником, в черных брюках с широкими лампасами и красные с черным шапочки-таблетки. Один из них, заметив нас, распахнул рукой в белоснежной перчатке дверь, и я с удивлением поняла, что эта дверь ведет в кабину лифта.
Тетушка проследовала внутрь, я вошла следом за ней. Лифт мало напоминал те, что я привыкла видеть на Изначальной — либо вместительные, отделанные металлизированным пластиком и зеркалами скоростные лифты бизнес-центров, либо скромные кабинки в жилых многоэтажках. Здешняя кабина лифта представляла собой достаточно просторное помещение, одна стена которого была полностью зеркальной, а напротив неё, вдоль другой стены, обшитой деревянными панелями, располагалась оттоманка. Имелся тут и небольшой откидной столик, на котором, сверкая хрусталем, была выставлена целая коллекция разнообразных графинов.
— Отто, милый, как обычно, — кивнула портье тетушка.
— Да, миледи, — подросток вошел с нами в кабину, закрыл за собой дверь, нажал что-то на небольшом пульте, спрятанном за фальш-панелью, и налил тетушке из одного из графинов.
— Милочка, ты хочешь чего-нибудь? — Тетушка подняла свой бокал, то ли салютуя им, то ли привлекая мое внимание.
— Сока, пожалуй, — поколебавшись, приняла решение я.
Портье вручил мне мой бокал как раз тогда, когда мелодичный перезвон сообщил нам, что подъем закончился. Перед нами открыли и придержали дверь, тетушка ловко извлекла из ридикюля монетку и вложила её пареньку в руку, а когда мы уже вышли в холл, в след долетело:
— Счастлив был служить, дамы.
Ярко освещенный коридор был пуст, если не считать лакеев, один из которых открыл перед нами стеклянную дверь из холла, а второй возглавил нашу процессию, вышагивающую по натертому до блеска паркету среди роскошных интерьеров. У двери, на медной табличке которой было выгравировано просто «Сен-Мар» наш провожатый остановился, открыл и зафиксировал дверь, раздвинул тяжелые занавеси, закрывающие проход, а потом включил освещение. Я подошла к бордюру и огляделась. Зрительный зал в форме подковы и изнутри был таким же пафосным, как снаружи, так что от сочетания бордового с золотым, казавшегося мне поначалу таким благородным, уже начинает рябить в глазах.
Я выглянула из ложи, отыскивая глазами ложу Пентеркостов, и тут же пожалела об этом. Тетушка была абсолютно права — на меня тут же обратили внимание, причем, ничуть этого не стесняясь. Я видела краем глаза как слева, через пару лож от нашей, мужчины передавали друг другу единственный бинокль. Ощущения были мерзопакостными.
— Улыбайся, Милочка! — Тетушка подошла и встала рядом. — Улыбайся, и не опускай голову — пусть они все лопнут от зависти!
Повернувшись к ней и получив одобрительный кивок, я вновь повернулась к зрительному залу. Ну что же, если от меня ждали спектакля, то я была готова его сыграть. Расправив плечи и подняв подбородок повыше (пусть это и не было заметно стороннему зрителю) я, привычно возблагодарив тетку Полину за столь полезный навык, улыбнулась как можно более счастливой улыбкой и обвела зал глазами.
— Умница, девочка, — тетя Гасси тронула меня за локоть, утягивая вглубь ложи.
Пытаясь отвлечь меня тетушка попыталась рассказать что-то про некоторых зрителей из других лож, но я буквально кожей чувствовала чужие любопытные взгляды, и её болтовня совсем не успокаивала. Скорее наоборот, я раздражалась все сильнее.
Появление баронессы и Рауля только подлило масла в огонь, и я уже не могла бы сказать, зачем мне хотелось увидеть его реакцию. Этот несносный хлыщ завладел моей рукой так, будто имел на это право, и всячески это право демонстрировал. В общем, к третьему звонку я напоминала сама себе закипающий чайник — казалось, еще немного и из ушей у меня повалит пар. К счастью, тетушка переключилась на общение с «дорогой Фике», а Рауль сидел за моей спиной тихо, как мышь, и только едва заметный шорох одежды выдавал его присутствие.
Наконец, шум в зале начал стихать, свет плавно погас, и тут я впервые почувствовала неладное. Шикарный занавес так и не открылся, а вместо ожидаемого пролога, в котором рассказывается про прошлое Жана Вальжана, оркестр начал играть увертюру. Правильную, симфоническую увертюру, с которой, обычно, начинается каждый уважающий себя балет или опера. С каждой минутой мое недоумение усиливалось, а когда занавес открылся… На сцене стояли несколько весьма упитанных актеров, с трудом втиснутых в костюмы, изображающие обноски каторжников. В этот момент мне стало понятно, что я жестоко ошиблась — здесь и сейчас я увижу что угодно, только не мой любимый мюзикл.
Я честно пыталась смотреть на сцену, не сравнивать, и абстрагироваться от внешнего вида актеров — выходило плохо. Когда роль умирающей, истощенной женщины, опустившейся на самое дно, исполняет дама крайне выдающихся форм, не смотря на все усилия гримеров так и пышущая здоровьем, поневоле уподобишься доколониальному основателю одной из театральных школ с его крылатой фразой «Не верю!». Спасти впечатление удавалось единственным способом — закрывая глаза во время исполнения любимых композиций, несколько необычно звучащих в виде арий и дуэтов. Увы, после чувственной арии «Я видела сон», в которой несчастная Фантина оплакивает свою загубленную жизнь, тетушка склонилась ко мне и попросила открыть глаза, чтобы никто не смог пустить сплетню, что я проспала все представление.
