class="p1">Матушка. Ее лицо давно превратилось в расплывчатое бледно-розовое пятно, обрамленное каштановыми волосами. Так странно — он мог вспомнить по отдельности глаза — карие, в длинных пушистых ресницах, подбородок — узкий и маленький, как будто детский, то, как она поворачивает голову, и видна золотая сережка в маленькой мочке. А целиком воскресить облик не получалось. И руки помнили то, как он гладит матушку по плечам, как обхватывает за шею, и пахнет матушка нежно-сладко, и сама гладит по спине.
Что-то случилось тогда между ней и отцом…
И все, что осталось — эти светлые, по — детски нежные воспоминания. В то время как Лессия ковыряется глубоко внутри, и как же он ненавидит ее, эту суку, как бы хотел удавить… Но не может, потому что на шее у королевы — серебряная куколка. А матушка гладит, медленно, по плечу, по щекам, ее тонкие теплые пальцы забираются в волосы, разбирают их на прядки, откидывая со лба, и, кажется, открой он сейчас глаза — и увидит, наконец, матушку целиком…
И так это казалось заманчиво, что он сосредоточился, собрался с силами — и действительно открыл глаза.
Теплые прикосновения мгновенно исчезли, и матушка, как и полагается миражу, тоже.
Над ним было перепуганное смуглое личико госпожи… как там ее, де Триоль.
А потом он вспомнил, что произошло, и оттого, что вспомнил, захотелось смеяться в голос — потому как смешно и глупо все у них получилось.
Он-то, глядя, как обхаживает смугленького воробышка наместник, думал о том, что все это до добра не доведет, и надо бы озаботиться тем самым катализатором, который давала ему Лессия.
Но госпожа де Триоль почему-то оскорбилась. И даже попыталась ударить. А Итан больше не хотел, чтоб его били. И, словно демон из Бездны, откуда-то выскочил старикан с ружьем и пальнул. Неясно только, хотел припугнуть и случайно попал — или стрелял намеренно, в живот, понимая, что такая рана окажется смертельной?
Он снова посмотрел на Вельмину. В душе поднималась злость. Очень нужно было устраивать истерику? Пытаться отхлестать его по щекам? Ах, ну да. Он же для нее — прислуга, а то и вовсе раб. Такого можно и ударить, и даже выпороть. Итан отвернулся и закрыл глаза: смотреть на хозяйку дома расхотелось совершенно. Правильно она делает, что не верит в предсказания. По крайней мере, у них точно ничего не выйдет, да и не хочется: постельных игр с королевой ему хватит ещё надолго.
Итану показалось, что Вельмина тяжело вздохнула, и он осторожно, из-под ресниц, все-таки глянул на нее. Теперь, конечно, она делает вид, что опечалена. Но ей-то что? Не в нее ведь дворецкий разрядил оба ствола.
— Прости меня, — раздался едва слышимый шепот, — пожалуйста…
И она тихо всхлипнула.
Наверное, надо что-то сказать в ответ? Но совершенно не хочется. Да и видеть ее… тоже не хочется. После всего-то.
Итан вспомнил, что в полусне-полуяви матушка так нежно гладила его, перебирала волосы. Пожалуй, он был счастлив, в этом сне, и даже жаль, что сон закончился.
— Я тебе заплачу вдвойне, — послышалось тихое бормотание.
«Да не нужны мне твои деньги, — подумал Итан, — стрелять было обязательно?»
— Хорошо, — сказала Вельмина, — я понимаю. Я все понимаю… глупо как-то получилось. Хорошо, что мы успели тебя спасти. И я должна была держать себя в руках, тогда бы ничего не случилось. А я не смогла. Понимаешь, когда незнакомый мужчина советует тебе приобрести средство, которое не дает наступить беременности… тем самым намекая на отношения, которых нет и не будет… Я не привыкла такое слушать от чужих, Итан.
Ситуация оказалась еще глупее, чем он предположил поначалу. Выходило, что, с точки зрения Вельмины, он ее решил поучить, как не понести от наместника. Итан повернулся к замершей пунцовой Вельмине и кое-как проговорил:
— Мартовская травка… нужна была мне. И в мыслях не было… Мне все равно, с кем вы спите, госпожа де Триоль, и с каким результатом.
Вельмина даже отшатнулась от него, сидя на стуле. Губы задрожали, того и гляди, расплачется. Итану почему-то стало ее жаль — хотя с чего бы?
— Но ты не объяснил, — глаза у Вельмины были просто огромные, влажные, как у олененка, и где-то на их донышках тлела обида.
— Вы не были расположены слушать, — отрубил Итан, — вам захотелось отхлестать меня по лицу. А мне это не нравится.
— Я… — она торопливо провела рукой по волосам, приглаживая выбившиеся из прически прядки, — о, боги… Но тебе-то зачем эта травка? Я никогда не слышала, чтобы ее употребляли мужчины.
— Она делает меня сильнее, — говорить было непросто, Итан буквально с трудом ворочал языком, — я думал о том, что мог бы защитить вас от наместника. — он помолчал и добавил, — Но, как выяснилось, это никому не было нужно.
— Зачем ты так говоришь? — Вельмина вскочила со стула, на котором сидела, — ты специально так говоришь, чтобы сделать мне больно. Но мне и без того больно… Ты даже не представляешь, что я пережила, пока ты истекал кровью, а я смешивала раствор для внутренней трансмутации!
— Куда мне понять, — сил хватило даже на усмешку, — наверное, мне было лучше всех. Мне снилась… матушка. Снилось, как она гладит меня по голове… И я был счастлив.
Вельмина замерла. Даже побледнела, румянец вмиг сошел со смуглых щек. Она стиснула руки поверх передника и горестно покачала головой.
— Это я…
— Что — я? — поинтересовался Итан.
Он поднял руку и осторожно пощупал то место, куда угодили пули. Как и следовало ожидать, рана исчезла, остался лишь едва заметный рубец. Он подумал и о том, что рубец перечеркнул герб, оставленный Лессией. Очень символично.
— Это я… тебя… гладила, — пискнула Вельмина, — потому что ты… плакал в забытьи. Прости нас, если сможешь. В любом случае, Солветр не должен был делать то, что сделал.
И, резко развернувшись, выбежала из лаборатории. Итану показалось, что она едва сдерживала рыдания, и где-то глубоко внутри шевельнулось сожаление. Может быть, нужно было разговаривать с ней чуть мягче? Теперь-то понятна причина, отчего она так взвилась тогда… Кому понравится, в самом деле, когда прислуга советует тебе огородиться от появления ребенка? С другой стороны, он ведь об этом никогда не знал. Лессия не докладывала, зачем в самом деле используют мартовскую травку, газет ему не
