Платон с удивлением полистал страницы. Это был… дневник отца? По крайней мере, навскидку он определил его именно так. Нет ни магических формул, ни ритуалов или опытов (может, и есть, страницы исписаны почти все), но ближе к началу действительно имеется заметка про необычный бродячий цирк, где выступает нечисть со всего света. Платон зацепился за знакомое название, не вчитываясь пока в детали.
— Откуда ты… — Он ошарашенно уставился на отца.
Захотелось его потрогать, чтобы убедиться — это всё ещё плод его фантазии. Он не может быть реальным. Но откуда галлюцинации знать тайные нычки Серпа? Это невозможно.
Разве что…
— Ты что, реальный? — Платон сам ужаснулся своему предположению.
— Ты спятил, сынок? — возмутился Серп. — Реальный я по вашей милости сейчас гнию заживо в тюрьме. Какой же ты все-таки бестолковый. Ты же сам видел в детстве, как я прячу сюда записи. Забыл, что ли?
Платон неуверенно сощурился.
— И как в тот цирк мы ходили с тобой и Златом, ты, видимо, тоже запамятовал? А ещё говорят, будто я плохой отец. Платон, морду попроще сделай. Я не настоящий, не надейся, — отчеканил он и в доказательство своих слов попытался коснуться плеча сына.
Рука прошла насквозь, словно обдуло порывом холодного ветра. Не самое приятное ощущение.
— Ну, есть ещё сомнения? — спросил Серп с огорчением. — Думаешь, меня отпускают из «Теневерса» к тебе в гости? Нужен ты мне больно.
— Но как…
Платон всё ещё пытался найти логическое объяснение увиденному. В цирк они, может, и ходили (надо позвонить Злату и узнать наверняка, тот должен вспомнить), но про блокнот он точно не знал. Не мог.
— Ты помнишь всё сам, на подкорке-то отложилось. Помнишь, как прятался под шторой, — кивнул Серп, — и наблюдал за мной? Просто ты слишком бестолковый, тебя вечно приходится направлять. Вспомнил? То-то же.
Он ухмыльнулся совсем уж горько.
Платон действительно начал вспоминать. Себя маленького, прячущегося в библиотеке. Кажется, пришел сюда за какой-то книжкой по магии. Звук шагов отца заставил его скользнуть под тяжелую занавеску. Серп рассердился бы, узнав, что сын без спросу берет его вещи. Платон вспомнил, как трясся и видел отца, стоящего у этого самого стеллажа. Его пальцы, берущие одну книгу за другой. Едва слышимый щелчок тайника.
Кажется, этот блокнот он тоже помнил… отец писал в нем что-то вечерами…
Просто Платон был слишком маленький, чтобы запомнить всё в деталях. Обрывки всплывали только сейчас, да и то размытые, нечеткие.
Он бегло прочитал заметку — ничего такого, что могло бы ещё сильнее разъярить Дита: просто про цирк, Альбеску и прислуживающую ему нечисть, — отсканировал и отправил брату.
С галлюцинацией он разберется позже. Пока важнее убедить в своей невиновности Дитриха.
Тот перезвонил почти сразу же.
— Прости, я погорячился.
— Да ладно, я понимаю твои опасения, сам бы поступил точно так же. — Платон хмыкнул. — Но, как видишь, у меня в планах не было пожертвовать тобой или Таей. Теперь мы можем поговорить?
— Да не о чем говорить-то.
— Ты ничего не увидел?
— Успел рассмотреть только одного парня. Точнее — двух. Одного убьют сегодня из-за того, что он упустил нас с Таей.
— Кто его убьет?
— Тот, на кого я обратил внимание перед тем, как пришло видение про Таю.
Дитрих описал «парня» — очевидно, что это был Альбеску собственной персоной. Любитель ярких шмоток, вызывающего внешнего вида. Бесчувственный садист. Собиратель коллекции из живых существ.
Платон до сих пор не мог поверить, что этот Нику издевался над Марьяной. Она описывала жизнь у него скупо — сама не хотела погружаться туда, — но даже коротких фраз хватило, чтобы понять, как больно и страшно ей пришлось. Сколько она пережила по его милости.
Эта мысль почему-то вызывала глухое раздражение.
— А как умрет он? — осторожно поинтересовался Платон.
— Никак, — усмехнулся Дит. — Кажется, он вообще не собирается умирать. Я не смог рассмотреть его смерти, даже отдаленных вариантов.
Неудивительно для многовекового изворотливого вампира. Жаль, что Дитрих не увидел, как тот корчится в очистительном пламени — это бы немного успокоило Платона.
— Я пойду к арбитрам, — заявил Дит. — Я этого просто так не оставлю.
Платон отрешенно кивнул, хоть брат и не мог этого увидеть. Сам он понимал, что разговаривать с арбитрами бесполезно. По словам Виктора, те прочно связаны с Альбеску, поэтому прощают ему некие «шалости». Впрочем, рассказать им не помешает. Пусть будут хотя бы в курсе того, куда готов зайти Альбеску.
«А я займусь защитой разума», — подумал Платон.
Хоть галлюцинация отца и помогла ему с блокнотом, но еще немного, и он попросту рехнется от присутствия Серпа в своей жизни. В ванну к нему тот уже забрался. Что дальше?
— М-да. Не о такой ментальной связи с отцом я мечтал в детстве, — сказал самому себе Платон, закончив разговор с Дитрихом. — «Бойся своих желаний. Они имеют обыкновение сбываться». О, Марьяна. — Он открыл дверь и с улыбкой посмотрел на девушку, которая тут же отпрыгнула в сторону.
— Я не подслушивала! — подняла она руки вверх.
— И давно ты не подслушивала? — скептически уточнил Платон.
Мари очаровательно покраснела, но промолчала.
Интересно, что всё-таки скрывается под её матирующими чарами? Какая она… на самом деле?
— Ну, раз ты сама уже в курсе всего, то можно не посвящать тебя в детали, — Платон откровенно глумился над Марьяной, пока они шли подальше от отцовского кабинета.
Без какой-либо злости. Ему просто нравилось наблюдать за её реакцией. За тем, как расширяются зрачки, как возмущенно поджимаются губы. Она пыталась себя контролировать, но природная эмоциональность прорывалась наружу в такие моменты.
— Если честно, я вообще ничего не поняла, — смутилась Мари. — Ты как будто бы сам с собой поначалу говорил, ещё там, в библиотеке. Только потом, когда в кабинет вернулся, то связался с братом. Опять галлюцинации?
В её голосе появилась жалость. Платон поморщился. Вот только жалеть его не надо. Серп — это, конечно, досадный побочный эффект от ритуала, но он тоже оказался полезным. В конце концов, если бы не подсознание (а кем ещё мог являться отец, если не отголоском собственного разума?), то Платон никогда бы не вспомнил про блокнот.
— Всё в порядке.
— Разумеется. Надеюсь, мне не придется бить тебя током чаще или сильнее?
— Током — не придется, — согласился Платон. — Если понадобится, я попрошу тебя о помощи другого рода. Чуть позже.
— О нет! — она отпрянула. — Что на сей раз? Кровавые жертвоприношения?
— Мари, такое ощущение, что я зверь какой-то. Почему ты так реагируешь?
— Ну простите. Ты ведь до этого никогда не просил ни о чем странном. Чего это я, действительно, надумываю себе лишнего.
Его даже веселило то, как она возмущается. Забавно получалось. Все те помощники, что были у Платона раньше, с готовностью соглашались на любое поручение. Их даже уговаривать не требовалось. «Надо? Сделаем!»
С Мари всё иначе. Если её что-то не устраивает — она скажет об этом прямо. Засомневается, откажется, поспорит. Впрочем, она не его подчиненная, а потому не должна бежать исполнять требования «босса», открыв рот от счастья.
У них вроде как почти добровольный союз. Взаимовыгодной и совершенно лишенный корысти.
Ну… почти.
— Ладно, если говорить серьезно, — отмахнулся Платон от своих мыслей, — мой брат сходил в цирк, но безрезультатно. Как ты уже поняла, у него есть дар — видеть смерти. Так вот. Нику помереть не грозит, зато жене Дитриха угрожала опасность.
Марьяна слушала как завороженная. Плечи её напряглись, со щек схлынули все краски.
— Всё обошлось? — только и спросила она.
— Да. Они успели уйти до начала представления. За это Нику убьет одного из своих помощников — тот не задержал их.
Платон ожидал, что Мари огорчится или испугается, попросит подробностей, но сейчас лицо её оставалось равнодушным. Кажется, особых друзей в цирке у нее не было. Наверное, там действовало правило: каждый сам за себя.
