удалось встретить. Филипп – как человек для падающего вверх снега, возможно, более необычен, чем изменённая гравитация для самого подростка. Это явление здесь родились и это его место.
Лёгкое чувство показало полную картину присутствующих предметов неподалёку, и выставило из густого дыма покачивающуюся от ветра стальную ножку едва держащегося в земле дорожного знака. Он медленно выполз из темноты и устремив свою яркую голову к земле вежливо поклонился парню с бессонницей. Ярко-серебристая тонкая нога поднялась и показала свой индивидуальный образ, где некогда злой красный лист металла отдавал приказы и останавливал водителей, но теперь его кто-то смягчил… От прежнего знака осталась только его форма, в ту очередь как цвета и обозначения претерпели значительные изменения: красный больше не прослеживался и был залит жёлтой краской, и, судя по подтёкам, сделано это распылителем. А на место белого кирпичика пришёл полыхающий оранжевый цветок. Его поверхность была слегка скользкой и шероховатой, а рука всё плыла по краске до самых старых проржавевших креплений на двух таких же болтах. Его нельзя унести с собой.
Вновь в уши закрался скрипучий голос деревянных дощечек. Старые зеленовато-серые доски ныли под резиновой подошвой у дверей и пытались вынести наверх ужасные занозы, чтобы ухватиться за поднимающиеся ботинки и вырваться из мёрзлого и грязного утеплителя. Что ещё вызвало странное чувство, так это осыпающаяся зелёная краска с высоких перил лестницы. Её осколки притаились под бетонными ступеньками, там, где веник достать не может, там, где им приятно и, вполне себе, уютно.
Маленькая упавшая капля с обвалившегося потолка медленно, но осторожно вела Филиппа обратно на кухню за старенький круглый стол для продолжения сна, но в уже удобной позе и тёплом месте. Куда приятнее знать, что тебя окружают стены, а не всепожирающая тьма. Парень протягивает руку к дверной ручке, но останавливается, увидев в ней знакомого. Покрытый золотым светом мир отражал окружение и весь разваленный и разрушений интерьер некогда весьма красивого уютного подъезда, разворачивая и выворачивая привычные фигуры. Мальчик по ту сторону имел необычную фигуру, но, кажется, ему это и так понятно. Он лишь пытался зайти в квартиру и запомнить перед закрытием двери незнакомца в дверной ручке, где затопленное тёмно-синим и серым светом помещение было для него иным удивительным миром всего на несколько секунд. И всё то, что существует перед глазами, рано или поздно пропадёт если моргнуть. Филипп отдёрнет золотую дверную ручку, войдёт в квартиру и мир по ту сторону для него исчезнет, если он только вновь не выйдет в подъезд. Снег появился только тогда, когда подросток поднялся со стола и взглянул в окно. Ни раньше, ни позже этого бы не произошло. Но как бы то ни было, оранжевый мир сгинул навсегда, а входная дверь захлопнулась после поворота замка.
Влад лишь слегка дёрнулся. И как он только появление дыма не проспал. Хотя, сон единственное, что у нас осталось от старого мира. Единственная не претерпевшая значительных изменений вещь, остающаяся лишь в нашей власти без правок и вмешательств. Наш маленький рай, который никому не отобрать.
И лишь скрипка медленно и жутко нависла над головой с тёмными громовыми облаками, черпая свой звук оттуда. После снятия противогаза в ушах ужасно звенело ещё несколько секунд, а после слуховой галлюцинации схожей с глухим грохотом грома, всё возвращалось и приобретало краски несерьёзности и обычной практики. Точно сказать, когда такое началось, было сложно, просто потому что на такие мелочи не обращаешь внимания, пока пытаешься переварить всё происходящее вокруг и не умереть внутри тёмного чрева. Но всё прекратилось с приятной и лёгкой мелодией из музыкальной шкатулочки.
Как объяснял Владислав, в последнее время ему и ещё всем его друзьям было очень трудно засыпать в последнее время. Они могли ворочаться в постели несколько часов, прежде чем действительно устанут и бездумно закроют глаза. Всё то время, пока они лежат под тёплым одеялом, в голову закрадываются странными мысли и ранее не виданные картинки, из-за чего, иногда, по телу пробегают мурашки. Неприятно, но это успокаивает мысли и тело перед первыми секундами не ясного погружения в сновидения. Из-за отсутствия солнечного света, наверное, всем так тяжело уснуть с ощущением полной дезориентации во времени, ведь без наручных или настенных часов понять время суток уже не представляется возможным. Подводят даже биологические внутренние часы.
Сам Филипп не припоминает каких-то необычных эпизодов перед беспамятным сном, о которых говорил его приятель. Но он чётко знает последовательность чувств в эти минуты падения: тело, наконец, расслабляется после бесконечных переворотов с одного бока на другой и начинает излучать вверх свою внутреннюю сокрытую энергии, представляя это в виде маленьких, но очень ощутимых пульсаций в груди и руках с последующим лёгким покалыванием в ногах. После, наступает период маленькой смерти, как её называет сам Филипп, где мозг не представляет что-то цельное и просто отключает способность думать, стараясь как можно быстрее перейти к процессу погружения в параллельный, по-своему настоящий, мир. Все эти короткие отрывки серии наполненные ярким слепящим свечением и грубо вырезанными из контекста фрагментами предают некоторый необычный момент, когда на короткое, по меркам того измерения, время действительно веришь в то, что происходит по ту сторону сознания. Образы останавливают на нерешённой проблеме и грубо отпечатывают в голове, не задумываясь о смысле в дальнейших размышлениях. Филипп просыпается. Такие маленькие хаотичные и грубые части сна умещаются в восьмичасовой формат, преодолевая время и всё сознание в целом, заставляя в первые же секунды после неловкого пробуждения усомниться в реальности своего окружения. Лишь после небольшой сессии резких размытых воспоминаний увидеть за тем же завтрашним окном чёрный всеобъемлющий клубок дыма со всем вытекающим из него прошлым.
Расшатанный и хлипкий мостик между рациональным взглядом на окружающий, ничуть не нормальный, мир, и животными чувствами внутри зажжённого тела вот-вот оборвётся после очередного сброса битого и очень знакомого стекла к маленькому и очень напуганному сердцу. Блестящая и очень маленькая острая пыль, медленно оседая на всех внутренних органах, неспешно приближается к выведенной из строя нервной системе парня для осуществления своих запланированных манипуляций с его хаотично прыгающими эмоциями. Если внутри расколотой грудной клетки осколки продолжают безжалостно вонзаться в уже продырявленные и окровавленные куски мяса, рациональная работа головы в этот момент начинает давать сбой. И вместо адекватных действий и предложений, одно единственное имя продолжает удерживать первенство среди всех плавающих мыслей – Лиза. Филиппу трудно даже открыть рот, чтобы произнести её имя вслух, начертить его в воздухе и
