- Слушай, - продолжала она, - что вы с Адой делаете на выходных? Дядя Альберт надеется, что мы сможем собраться.
Брат моего папы Альберт жил на большом участке земли у берега туманного Орегона, это было близко, и мы часто приплывали повидаться с ним. Он был разведен и жил с близнецами Мэттью и Тони, девятнадцатилетними нарушителями спокойствия.
Я ничего не планировала на выходной. Если я не отправлюсь к берегу, то буду просто сидеть дома и устраивать себе марафон сериала «Остаться в живых».
Сказав ей, что буду там, я закончила разговор и прислонилась спиной к скамейке, солнце согревало мои темно-бордовые леггинсы и нарезанные кое-как овощи. Я смотрела на метро неподалеку и почти поддалась на запах жареного бекона, но сдержалась.
Я доела и пошла обратно в офис, побежденная нудной работой с девяти до пяти. Солнце играло с веснушками на моем носу, легкий ветерок трепал волосы так, что я видела тени фиолетовой краски на черных прядях. Я хотела остаться на улице, окруженная огромными зданиями, золотыми и зелеными деревьями, занятыми людьми, проносящимися мимо, их жизни были интереснее моей, но больше всего я хотела, чтобы эти последние лучи солнца длились вечно. Но долг звал, как это было всегда.
Я прошла в вестибюль и подождала лифт. Пока я стояла там на холодных твердых плитках, я чувствовала за собой чье-то присутствие. Странно, я никого не видела, когда заходила, и не слышала, чтобы за мной открывалась или закрывалась дверь.
Меня охватил страх. Я вспомнила свой сон. Вдруг я почувствовала необъяснимый ужас.
Я медлила оборачиваться. Своим развитым воображением я представляла, что увижу что-то ужасное, но я все равно это сделала.
Кто-то сидел на белом диване в вестибюле. Это была старушка, которая выглядела так, словно очень сильно пыталась казаться молодой леди. Ей было под восемьдесят, она была в красном платье из тафты, украшенном бубонами, ее лицо покрывал нелепый макияж. У нее была невероятно яркая лиловая подводка для глаз, ресницы, как у Тэмми Фэй Беккер, следы оранжевого виднелись на ее впалых скулах, но больше всего поражало, что красная помада была наполовину на ее губах, а наполовину – на зубах. Она сидела и широко мне улыбалась. Казалось, что она застыла во времени.
Я попыталась скрыть потрясение, я не знала, как не заметила этот шедевр, когда вошла, и быстро улыбнулась ей, поспешив отвернуться. Я была рада, когда двери лифта, наконец, открылись.
Я быстро вошла и нажала на кнопку закрытия дверей до всего остального. Я смотрела на нее, когда двери закрывались. Она сидела там, широкая улыбка, как у маньяка, все еще была на ее лице. Глаза ее, белые и немигающие, не подходили этой улыбке.
Двери закрылись, и я выдохнула с облегчением. Я немного дрожала. Это ужасное ощущение длилось еще пять минут, а потом я надела наушники, и лавина грубых звонков и нетерпеливых клиентов смыла сцену из моей головы.
- Это так ты одеваешься? – спросила мама.
Десять часов утра в субботу, а я уже слишком устала, чтобы выносить слова мамы.
Мы с Адой грузили багаж в машину родителей, когда мама заметила, как я сегодня оделась. По ее тону я поняла, что это не было приемлемо, хотя я была в том же, что и каждый день. Сапоги на шнуровке, черные леггинсы и длинный мохеровый свитер в намеренных дырах.
Я вздохнула и бросила сумку в машину. Я уперла руки в бока и посмотрела на нее. Она медленно устраивалась на пассажирском сидении, она была в черном платье с желтыми ремешками и подходящем тренче. Ее идеально осветленные волосы были собраны в свободный пучок на макушке и обрамлены большими солнцезащитными очками. Она выглядела идеальной героиней Хичкока, и я начала думать, что это могло послужить причиной моей любви к его фильмам. Но потом я заметила разочарование на ее лице, поняла, как неуместно она оделась (мы ведь ехали на пляж, если вспомнить) и поняла, что фильмы Хичкока мне нравились из-за их безумного взгляда на человечество.
- А что не так? – спросила я, переглянувшись с Адой. Она пожала плечами с взглядом «не впутывай меня в это».
- У тебя дырявый свитер, милая, - сказала мама. – Твои кузены подумают, что мы не можем позволить тебе купить новые вещи.
- Ох, ладно тебе, мам, - сказала Ада, одетая в светлые узкие джинсы, балетки и черный пушистый жилет поверх мятой футболки с «Alice in Chains» (вообще-то, футболка была моей, конечно. Словно она могла знать «Alice in Chains»). – Цена свитера Перри – больше ста долларов. Ей повезло получить его за сорок.
Я нахмурилась, глядя на нее, пока мы забирались на заднее сидение машины. Я понятия не имела, откуда она знает обо мне такие подробности.
Зная, о чем я думаю, она добавила:
- Я видела, что он на распродаже онлайн. И знала, что ты его купишь. Он достаточно потрепанный.
- Ладно! Поехали! – голос отца сотряс машину, он заскочил на водительское сидение. Поправив зеркало заднего вида, он подмигнул нам. Хорошо, что он не слышал наш разговор, ведь каждый раз, когда упоминались деньги в семье, начинался жаркий спор.
Папа был крепким мужчиной с заразительным смехом и хорошим аппетитом (отсюда и его пухлый живот), в котором узнавалось итальянское происхождение. Хотя он и его братья были итальянцами во втором поколении, понять это было невозможно. Они легко говорили на итальянском, любили жестикулировать. Потому было опасно говорить с отцом, когда он был за рулем, да и в остальное время тоже. Я вспомнила, как мы с Адой купли ему коллекцию классики итальянских фильмов, и он от радости так взмахнул руками, что ударил меня по лицу. Думаю, мама была после этого недовольна, а у отца всегда был пылкий темперамент. Не поймите меня неправильно, отец никогда намеренно не бил никого в нашей семье, но когда его лицо краснело, а щеки надувались, невысокий папа становился на десять футов выше и превращался в самое страшное существо на свете.
А еще он был трудоголиком, и тут ничего не поделаешь. Он работает профессором истории и теологии в университете в Портленде, потому мы видимся с ним реже, чем хотелось бы.
От папы я унаследовала больше черт, чем от мамы. Мы с ним были слишком чувствительными, но я этого скрывать не умела. Порой мне казалось, что я – большая сфера вибраций и чувств, что сбивает всех вокруг, а отец мог прятать все это, накапливая топливо для будущего взрыва. Большим отличием между нами была его непоколебимая верность. Он принимал вещи и двигался дальше. А я всегда спрашивала, спорила и допытывалась до посинения. Хотелось бы уметь так легко воспринимать вещи, как он.
Как и сегодня, пока папа вез нас по магистрали И-5 неспешным ходом, я не могла перестать думать о том сне, он бы забыл о сне, как об обычном кошмаре. Но пока я жила, ко мне редко можно было применить слово «обычный».
