Нужно брать себя в руки, ехать на дачу, разбирать вещи.
Я откладываю это уже столько времени, что если не решусь сейчас — позже и вовсе не переступлю через себя.
Завожу машину, щурясь от яркого солнца. Темные очки остаются на тумбочке в коридоре, но возвращаться — плохая примета.
Верю ли я в них? В плохие — да.
Ароматизатор в автомобиле пахнет духами мужа. Я забываюсь на каждой остановке, когда вдыхаю знакомый запах. Не выдерживая, открываю окна, впуская раскаленный воздух, пропитанный городским смогом. В носу свербит, и я не понимаю — непрошенные слезы или горячий ветер тому причина.
Срываю шнурок с зеркала заднего вида и выкидываю баночку с духами в окно. Легче не становится.
По трассе еду на максимально разрешенной, держась за руль, как за спасательный круг. Кирилл всегда просил не гнать, — я сама не замечала, как все время куда-то спешила. А сейчас спешить некуда, но только скорость отвлекает от мыслей, высверливающих монотонно мозг.
На сидении вибрирует сотовый, я нажимаю на кнопку руля, отвечая по громкой связи.
— Сашенька, здравствуй, дочка.
Мамин голос, вкрадчиво-спокойный, заставляет снова чувствовать себя маленькой девочкой. Не просто маленькой — провинившейся в чем-то. У меня всегда такое ощущение, когда я разговариваю с ней. Я притормаживаю, включая аварийку, не доверяя в этот момент себе.
— Привет, мам.
— Приедешь к нам на чай? Я испекла пирог, как ты любишь.
Пытаюсь улыбнуться сквозь потоки текущих слез, но это чертовски тяжело. Я хочу, чтобы меня жалели и, в тоже время, не могу общаться ни с кем. Кирилл отлично справлялся с этой ролью, заменяя мне долгие годы и отца, и мать, а сейчас я ощущаю себя снова одинокой. При живых родителях и сестре.
— Лиза будет?
Мама молчит, и я представляю, как она в этот момент поджимает губы.
— Нет.
— Я приеду часа через два.
Она сбрасывает, не произнеся более ни звука, а я еще долго вытираю лицо, отвлекаясь на мысль о сестре, с которой мы не общаемся последние годы — с тех пор, как я вышла замуж. Лиза старше меня на пять лет, но пропасть между нами исчисляется не годами, а километрами, и у я не испытываю ни малейшего желания сокращать это расстояние. Она тоже.
«Обо всем, Саша, мы будем жалеть после»
Да, Кирилл, и мое время почти наступило.
Поселок, в котором находится дача, считается элитным. Закрытая территория, большие дома, напоминающие замки, а не загородные домики. И наш — бревенчатый двухэтажный сруб, на втором этаже балкон, на первом — просторная веранда с окнами во всю стену.
Я вижу припаркованный «Вольво», значит, сын Кирилла здесь. Разуваясь, захожу внутрь, чувствуя под ступнями бревенчатый пол. Каждый квадратный метр сочится теплым солнечным цветом. Здесь все еще пахнет лаком и хвоей — так по-уютному и по-родному.
— Это я, — откашлявшись, словно молчала годы, предупреждаю о своем появлении.
Мне на встречу выходит Митя, в руках его охапка бумаг, из которой сыпятся на пол, разлетаясь под ноги, чеки, квитанции, счета на оплату.
— Привет, Саня, — он подходит, дежурно целуя в щеку — высокий, худой, и, в последнее время, сутулый, словно на него навалилась вся тяжесть вселенской скорби. — Разбираю отцовские документы. Перебираю, перебираю, а им ни конца, ни края.
Мы садимся на ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Дерево, прогретое солнечными лучами, теплое и кажется живым, но холод, присутствующий внутри нас, даже ему согреть не по силу.
— Хочешь, помогу? — предлагаю ему, аккуратно вытягивая из пальцев часть бумаг. Он кивает, занятый своими мыслями, кусает обветренные губы, почесывает подбородок, заросший недельной щетиной, и не знает, куда деть руки.
— Я ведь сам в этом… Хотя ты знаешь, — обрывает себя мужчина, горько усмехаясь. Такая работа вызывает у Мити скуку и отчаянье, поэтому и отец завещает долю в фирме не ему, а мне. Мы с ним учились в одной музыкальной школе, я — игре на пианино, а Митя на скрипке. Талант позволил ему поступить в Гнесинку, а тяга к алкоголю помогла вылететь из государственного оркестра.
Сын для Кирилла был и гордостью, и позором, но он любил его безусловно, как и должен каждый родитель любить своего ребенка.
Я забираю остатки документов, складывая их у себя на коленях — мне все равно придется заниматься ими, ни Митя, ни его мать не способны на подобные подвиги.
— Как мама? — спрашиваю скорее из вежливости.
— На телефоне, — чуть улыбаясь краешками губ, отвечает Митя.
— Ты ездишь к ней?
— Не хочу.
Бывшая жена Кирилла, Ульяна, создание, на мой взгляд нелепое и неприспособленное к жизни, — возможно, даже больше, чем ее сын. После развода ей удалось сохранить хорошие отношения с Кириллом, — на протяжении долгих лет он содержал их обоих, чувствуя себя виноватым — за то, что не смог больше жить с Ульяной, что не нашел сил сделать Митю настоящим мужчиной. «Я откупаюсь от своих ошибок», — говорил муж, прекрасно понимая, что старается компенсировать деньгами то, что можно было бы исправить вниманием.
Но если не их развод, наших отношений бы не было. Нет худа без добра.
— Что будет дальше, Саня? — Митя смотрит на меня, точно ребенок, ожидающий, будто я смогу решить все проблемы разом: и его, и свои.
— Не знаю, — мотаю головой, так сильно, что из собранных в пучок волос выпадают пряди, падая мне на лицо.
— Я скучаю по нему, — он наклоняется вперед и прячет в руках лицо, а я глажу его по спине, чувствуя, как вибрируют под моей ладонью позвонки от сдерживаемых рыданий, что рвутся в мужские ладони с длинными, тонкими пальцами.
— И я, Митя, и я, — задираю голову вверх, сдерживая слезы, и прошу у Бога помощи. «Помоги мне пережить все это, Боже, помоги».
Глава 2. Александра
В доме я не задерживаюсь: запихиваю бумаги в большой пакет из продуктового магазина, машу на прощание Мите, и бегу, забывая, зачем приезжала сюда. Мне нужно пережить встречу с матерью, выслушать заново одни и те же слова, сказанные в каждую нашу встречу, а потом еще один долгий пустой день — выходной. В понедельник будет легче, в понедельник я снова увижу хоть немного смысла в собственной жизни.
Родительская квартира расположена в центре, недалеко от государственного университета. Долго ищу, где припарковаться в узком дворе, оставляю машину почти под окнами, и поднимаюсь на третий. Старый, отреставрированный снаружи дом напоминает мне родителей — такой же интеллигентный, подтянутый, молодящийся.
Мама встречает меня, открывая дверь за мгновение до того, как я постучусь — у нее словно включен радар, настроенный на мою волну. Она пропускает меня внутрь, и я вдыхаю аромат духов «Клима», которым она неизменна всю свою жизнь. Темное платье обтягивает ее высокую фигуру с пышной грудью: мама ростом под метр восемьдесят, крупная, но без лишнего веса, и такая строгая — как и положено быть профессору экономических наук.
Она обнимает меня, прижимая крепко, и я по-прежнему ощущаю себя маленькой, упираясь щекой в вырез ее платья и стараясь не испачкать бальзамом для губ темную ткань.
— Ты совсем высохла, дочка, — оглядывая меня, печально качает головой мама, — он испил тебя до дна.
— Прекрати, — одергиваю я, отправляясь мыть руки, — о покойниках только хорошее.
Мать поджимает губы, но молчит: она не верит ни в бога, ни в приметы, но понимает, когда лучше остановиться.
Закрываю дверь ванны за собой, чтобы умыться в тишине. Отец не любит, когда к нему прямо так, с улицы: знакомый с детства ритуал, когда я мыла руки — быстрее-быстрее, чтобы побежать к нему и обнять, а он проверял и если понимал, что я обходилась без мыла — отправлял обратно.
Натираю ладони до пушистой пены, долго смываю ее, не заглядывая в зеркало. Вытираюсь и иду в зал, где за большим обеденным столом сидит отец. Перед ним ноутбук с надкусанным яблоком на обратной стороне крышки — подарок Кирилла. Не хотел принимать, ворчал и ругался, но все же сдался. Я подхожу, обнимая его сзади, и утыкаюсь в папину макушку.
