— Конечно, нет. — Я не могу отступить, не наткнувшись на свою мать… но я несколько секунд
серьезно обдумывала этот вариант, прежде чем отказаться от него. Мама никогда не простит мне, если я устрою сцену перед всемогущим Зевсом. Пережди это. Ты можешь это сделать. Я выдавливаю из себя яркую улыбку, даже когда начала повторять мантру, которая помогала мне пережить последний год.
Три месяца. Всего девяносто дней отделяют меня от свободы. Девяносто дней до того, как я смогу получить доступ к своему трастовому фонду и использовать его, чтобы выбраться из Олимпа. Я смогу это пережить. Я переживу это.
Зевс практически сияет мне, излучая теплую искренность.
— Я знаю, что это не самый традиционный подход, но пришло время сделать объявление.
Я моргнула.
— Объявление?
— Да, Персефона. — Моя мать подошла ближе, стреляя кинжалами из глаз. — Объявление. — Она
пытается передать некоторые знания непосредственно в мой мозг, но я понятия не имею, что происходит.
Зевс снова берет меня за руку, и моя мать практически пихает меня вслед за ним, когда он направляется в переднюю часть комнаты. Я бросила дикий взгляд на свою сестру, но у Психеи такие же широко раскрытые глаза, как и у меня сейчас. Что происходит?
Люди замолкают, когда мы проходим мимо, их взгляды тысячью иголок впиваются мне в
затылок. У меня нет друзей в этой комнате. Мама сказала бы, что это моя собственная вина, что я не общаюсь в сети так, как она учила меня снова и снова. Я пыталась. Действительно, я так и делала. Потребовался целый месяц, чтобы понять, что самые жестокие оскорбления сопровождаются милыми улыбками и сладкими словами. После того, как первое приглашение на обед привело к тому, что мои неправильно процитированные слова попали в заголовки сплетен, я сдалась. Я никогда не буду играть в эту игру так же хорошо, как гадюки в этой комнате. Я ненавижу фальшивые фасады, скользкие оскорбления и ножи, скрытые в словах и улыбках. Я хочу нормальной жизни, но это единственное, что невозможно с матерью из Тринадцати.
По крайней мере, на Олимпе это невозможно.
Зевс остановился в передней части комнаты и взял бокал с шампанским. Это выглядит абсурдно в его большой руке, как будто он разобьет ее одним грубым прикосновением. Он поднял бокал, и последние несколько шепотов в комнате затихают. Зевс ухмыльнулся им. Легко понять, как он сохраняет такую преданность, несмотря на слухи, которые ходят о нем. У этого человека практически харизма сочится из его пор.
— Друзья, я не был до конца честен с вами.
— Это впервые, — говорит кто-то из задней части комнаты, посылая волну слабого смеха через
пространство.
Зевс смеется вместе с ними.
— Хотя технически мы собрались здесь, чтобы проголосовать по новым торговым соглашениям
с Долиной Сабин, я также должен сделать небольшое объявление. Мне давно пора найти новую Геру и снова восполнить нашу пару. Я наконец-то сделал выбор. — Он посмотрел на меня, и это единственное предупреждение, которое я получила, прежде чем он произнёс слова, которые сожгли мои мечты о свободе в огне так сильно, что я могла только смотреть, как они сгорают дотла.
— Персефона Деметроу, ты выйдешь за меня замуж?
Я не могла дышать. Его присутствие высосало весь воздух в комнате, и свет вспыхнул слишком ярко. Я покачивалась на каблуках, удерживаясь на ногах только благодаря чистой силе воли. Набросятся ли на меня остальные, как стая волков, если я сейчас рухну? Я не знаю, и потому что я не знаю, мне приходится стоять. Я открыла рот, но ничего не произнесла.
Моя мама прижилась ко мне с другой стороны, вся в ярких улыбках и радостных тонах.
— Конечно, она выйдет! Для нее будет честью. — Ее локоть уперся мне в бок. — Разве это не так?
Сказать «нет» — это не вариант. Это Зевс, царь во всем, кроме имени. Он получает то, что хочет, когда хочет, и если я унижу его прямо сейчас перед самыми могущественными людьми на Олимпе, он заставит заплатить всю мою семью. Я с трудом сглатываю.
— Да.
Раздался радостный возглас, от этого звука у меня закружилась голова. Я заметила, как кто-то записывает это на свой телефон, и без тени сомнения знаю, что это будет во всем Интернете в течение часа, на всех новостных станциях к утру.
Люди вышли вперед, чтобы поздравить нас — на самом деле, поздравить Зевса — и все это время он крепко сжимает мою руку. Я смотрела на лица, которые движутся как в тумане, и во мне поднимается приливная волна ненависти. Этим людям на меня наплевать. Я, конечно, это знаю. Я знала это с момента моего первого общения с ними, с того момента, как мы поднялись в этот сводчатый круг общения благодаря новому положению моей матери. Но это совершенно другой уровень.
Мы все знаем слухи о Зевсе. Все мы. Он пережил три Эры — три жены — в свое время, возглавляя Тринадцать.
Теперь уже три мертвые жены.
Если я позволю этому человеку надеть мне на палец кольцо, то с таким же успехом могу позволить ему надеть на меня ошейник и поводок. Я никогда не буду самой собой, никогда не буду ничем иным, как продолжением его, пока он тоже не устанет от меня и не заменит этот ошейник гробом.
Я никогда не освобожусь от Олимпа. Не раньше, чем он умрет и титул перейдет к его старшему ребенку. На это могут уйти годы. Это может занять десятилетия. И это делает возмутительным предположение, что я переживу его, вместо того чтобы закончить на глубине шести футов, как остальные Геры.
Честно говоря, мне не нравятся мои шансы. Глава 2Персефона
Вечеринка вокруг меня продолжается, но я ни на чем не могу сосредоточиться. Лица расплываются, цвета сливаются воедино, звуки льющихся комплиментов статичны в моих ушах. В моей груди нарастает крик, звук потери, слишком большой для моего тела, но я не могу позволить ему вырваться. Если я начну кричать, я уверена, что никогда не остановлюсь.
Я потягиваю шампанское онемевшими губами, моя свободная рука дрожит так сильно, что жидкость плещется в бокале. Психея появляется передо мной как по волшебству, и хотя у нее на лице застыло непроницаемое выражение, ее глаза практически стреляют лазерами как в нашу мать, так и в Зевса.
— Персефона, мне нужно в уборную. Пойдешь со мной?
— Конечно. — Я едва ли похожа на саму себя. Мне почти приходится отрывать свои пальцы от
пальцев Зевса, и все, о чем я могу думать, — это эти мясистые руки на моем теле. О боги, меня сейчас стошнит.
Психея выталкивает меня из бального зала, используя свое роскошное тело, чтобы защитить меня, уворачиваясь от доброжелателей, как будто она моя личная охрана. Хотя в коридоре мне ничуть не лучше. Стены смыкаются. Я вижу отпечаток Зевса на каждом дюйме этого места. Если я выйду за него замуж, он тоже наложит на меня свой отпечаток.
— Я не могу дышать, — выдыхаю я.
— Продолжай идти. — Она торопит меня мимо уборной, за угол, к лифту. Чувство клаустрофобии
становится еще сильнее, когда двери закрываются, запирая нас в зеркальном пространстве. Я смотрю на свое отражение. Мои глаза слишком велики на моем лице, а моя бледная кожа лишена цвета.
Я не могу перестать дрожать.
— Меня сейчас стошнит.
— Почти на месте, почти на месте. — Она практически выносит меня из лифтав ту же секунду, как
открываются двери, и ведет нас по еще одному широкому мраморному коридору к боковой двери. Мы проскальзываем в один из немногих внутренних двориков, окружающих здание, небольшой тщательно ухоженный сад посреди такого большого города. Сейчас он спит, припорошенный легким снегом, который начал падать, пока мы были внутри. Холод пронзает меня, как нож, и я приветствую это жало. Все что угодно лучше, чем оставаться в этой комнате еще на мгновение дольше.
Башня Додона находится в самом центре центра Олимпа, одна из немногих объектов недвижимости, принадлежащих Тринадцати в целом, а не кому-либо из отдельных лиц, хотя все знают, что она принадлежит Зевсу во всех отношениях, что имеет значение. Это грандиозный небоскреб, который я находила почти волшебным, когда была слишком молода, чтобы знать лучше.
