размышлений меня прервал голос все той же медсестры. — Ваша капельница закончилась. Я пришла ее убрать.
— Спасибо, милая, — я улыбнулась.
— А еще мне передали, что завтра к вам придут посетители.
— Это замечательно...
Я чувствовала подступающую дурноту. После химии всегда так было. Почему-то плохо мне становилось только снятия капельницы. А может, это было лишь мое самовнушение. В конце концов, я столько всего наслушалась о своем диагнозе. Максим возил меня даже в Германию. Но и там сказали, что надежды нет.
Как ушла медсестра, я уже не слышала. Закрыла глаза и погрузилась в странный, тревожный сон. Я видела наш старый дом. Но мама была жива. Видела, как я расту вместе с ней. Видела учебу в университете, красный диплом, радость, вечеринки, трезвого отца на выпускном... И Димку. Своего любимого и такого родного. А еще у меня были дети. Трое. Два мальчика и девочка.
Это то, чего я была лишена? Скорее всего. Я всегда хотела семью. И она у меня бал — Максим и Маша. Я думала, что больше мне и не нужно ничего. Но... так ли это было на самом деле?
***
Утро началось с приглушенных голосов. Я плохо спала всю ночь и смогла нормально уснуть только под утро. Поэтому тихий шепот разбудил меня не сразу.
— Она выглядит хуже, — голос Маши я узнала сразу.
— Мам, а что, никак нельзя помочь тете Наде? — Инга говорила в нос. Неужели ревела? Эх, глупая моя племянница.
Все люди умирают. А Маше следовало бы уже рассказать ей об этом. Взрослая же девчонка! Замужем уже, а слезы льет чуть ли не каждый день. Разбаловала она ее.
— Ничего, — тихо ответил за Машу Максим.
Я вздохнула и с трудом открыла глаза. Хотелось сказать, что со мной пока что все хорошо. Что я одолею болезнь. Однако... Даже с химией, мне не обещали больше полугода. Ну, ничего, я довольно тем, что меня окружают такие люди.
— Тетя Надя, — рядом со мной сидела два мальчика близнеца. Им почти по двадцать пять лет. А ведут себя, как дети. — Мы принесли тебе фруктов. Ты хочешь что-нибудь поесть?
Я вздохнула. Кушать совсем не хотелось. Голова все еще шла кругом. К горлу подкатывала тошнота. Поэтому я лишь слегка качнула головой. Мне хотелось сказать, что я очень рада их всех видеть. Но толком разглядеть лица родных я уже не могла. Лишь смутные силуэты.
— Надя? — голос Маши раздавался откуда-то издалека. — Тебе плохо? Позвать врача?
Ответить я уже не успела. Слышала лишь неясный шепот, топот ног, открывание и закрывание дверей. Слышала громкий плач Инги... Или Маши? Их голоса с возрастом стали так похожи. Неужели я умру вот так? Я не жалела о своей жизни. Ни секунды.
Оставайтесь счастливы, мои дорогие.
***
На красивой дорогой кухне сидело двое. Немолодая женщина в строгом черном костюме, но с распущенными рыжими волосами. И мужчина в очках, тоже в черной одежде. В его темных волосах давно были видно седые пряди. Несколько часов назад завершились похороны Вяткиной Надежды Петровны. Их старшей сестры. Девочки, девушки, женщины, которая заменила им родную мать.
Умерла она так резко и быстро, что никто не успел ничего сделать. Никто даже не понял, по какой причине это произошло. Возможно, ей вкололи не тот препарат? Или... просто пришло ее время? Разбираться с этим именно сейчас совсем не хотелось. Да и что бы это дало? Надя бы умерла. Рано или поздно.
— Это так несправедливо, — тихо сказала Маша.
Максим услышал в ее голосе слезы. Маша не плакала с тех пор, как умерла мама. Она обещала, что не будет плакать. Обещала она, разумеется, старшей сестре. Которой теперь нет...
У мужчины тоже появился ком в горле. Он понимал, что добился всего, что у него сейчас был только благодаря Наде. Только благодаря тому, что она посвятила свою жизнь им. Только потому, что она отказалась от своей жизни, от своего счастья. Как он был счастлив, когда она нашла достойного мужчину! И как же несправедлив был диагноз — бесплодие. Надя так любила детей...
Маша резко встала из-за стола. Сейчас они были в доме одни. Детей отправили в дом Максима. Им не хотелось, чтобы кто-то видел их в таком разбитом состоянии.
— Ты чего? — глухо спросил мужчина, наблюдая за тем, как Маша подходит к холодильнику, достает оттуда бумажную коробку с молоком и наливает ее в маленькую кастрюлю.
Маша не ответила. Она подгорела молоко на электрической плите, разлила его в красивые чашки с цветочными узорами, наломала черного хлеба руками и поставила перед Максимом
Глаза мужчины стали влажными. Их первая еда, приготовленная Надей. Она была безумно вкусной. Пусть и была налита в потрескавшиеся чашки, на старенькой кухне в их маленьком доме. Он дрожащими руками взял в руки чашку, сделал небольшой глоток и откусил хлеба.
— У Нади было вкуснее, — глухо сказала Маша, поставив чашку на стол. Из ее глаз градом хлынули слезы. — У нее было вкуснее...
— Все хорошо, — тихо сказал Максим, вставая, подходя к сестре и обнимая ее. — Сейчас она в том месте, где точно счастлива. Не плачь, дурочка. Надя этого не любила. Ты же обещала ей, что...
Маша что-то бормотала, уткнувшись в живот младшего брата. Ей было больно. И Максиму тоже. Но они уже ничего не могли сделать.
Большая, дорогая и уютная кухня, никак не могла быть лучше той маленькой тесной кухоньки, где они впервые ели после долгой голодовки. Где Надя каждый день кормила своих брата с сестрой. Где Надежда стала их шансом на светлое будущее.
***
Голова ужасно болела. Что это? Я же должна была умереть. Разве нет? Неужели меня оживили врачи? Ох, значит, поборемся еще. Не такое проходили! Надежду так просто не убить.
Я с трудом открыла глаза и не смогла понять, что происходит. Вместо привычных белых потолков и противных жужжащих ламп, я увидела, как через множество дырок в деревянном потолке пробивается солнечный свет. На таких же деревянных стенах висят пучки сушеных трав. Пахнет от них очень вкусно. Но к этому запаху примешивается запах пыли и плесени.
Я с трудом присела. Голова все еще кружилась. А еще очень хотелось есть.
Я осмотрелась еще внимательнее. Комната, в которую я попала, была достаточно большой. Пол был непрочным и в некоторых местах зиял
