вас. Он видит вас, и он с вами — в самой беспросветной тьме. Помните об этом, дети мои, помните всегда, пока можете. А когда не сможете — положитесь на него, и он не оставит вас. Когда ваши братья и сёстры рядом с вами отчаялись — протяните им руку. Не осуждайте их, потому что — запомните мои слова — этот день наступит для каждого из вас. И после него вера ваша станет лишь крепче. А если в тот день вам суждено будет умереть — ну что ж, значит, вы вернёте себе веру быстрей и легче, чем остальные, направившись прямиком к нему.
В палатке стало совсем тихо. Отец Мэйлэй помолчал ещё немного, а потом закончил так, как он умел лучше всего, что заставляло их раз за разом слушать каждое его слово, верить ему и ощущать, будто сам Свет омывает их, укачивая в своих руках. Теперь отец наставлял их, и его слова были строгими, но его голос был мягким и любящим, сильнее, чем за всю проповедь.
— Пестуйте свою веру, дети мои, — сказал он. — Тренируйте её без устали, как тренируете свои тела. И тогда в самый тёмный час она вас поддержит. Тогда вы обопрётесь на неё, как на посох, и каким бы тяжким ни был ваш путь, вы пройдёте его, если материалом, из которого сбит ваш посох, будут любовь, сострадание, благочестие и вера.
С благочестием иногда случались накладки. Был один парень, который вечно таскался к отцу Мэйлэю с жалобами на возмутительно распущенное поведение в лагере.
— Не путай благочестие с ханжеством, сын мой, — устало отвечал ему отец Мэйлэй. — Свету всё равно, чем ты там занимаешься, если делаешь это с любовью, радостью и со всеобщего согласия. А теперь иди и не греши больше ябедничеством и наветами.
— Мне после таких проповедей иногда становится страшно, — сказал Лэйр ночью, когда Тейрис пробрался к нему под одеяло.
— А меня они успокаивают, — ответил Тейрис и провёл ладонью по его груди.
Лэйр поймал его за запястье и остановил.
— Я, знаешь, не хочу терять веру, — серьёзно сказал он. — Я не хочу вот этот вот день.
— Может, он и не настанет, — попытался успокоить его Тейрис.
— Ты правда этого не боишься? — спросил Лэйр.
Тейрис наклонился и коротко нежно поцеловал его в губы, но Лэйр не ответил. Тейрис поднял голову — Лэйр всё так же пытливо смотрел ему в глаза. Тейрис пожал плечами.
— Боюсь, наверное, — признался он. — Но мы не одни. Он же и об этом тоже говорил. И мы избраны для этого. Делай что должен и будь что будет, и всё такое. И ты не будешь один.
— А если буду? — настойчиво спросил Лэйр.
Тейрис закатил глаза и улыбнулся.
— Ты не слушал. Свет же будет с тобой.
— Я не шучу, — сказал Лэйр, и Тейрис наконец с удивлением понял, что он и правда напуган.
— Я тоже не шучу, — нежно сказал он и поцеловал Лэйра в уголок губ. — Послушай, он прожил тыщу лет, может, твой день настанет ещё лет через сто, когда ты будешь матёрым таким паладином, типа него, и ни черта вообще на этом свете бояться не будешь.
Лэйр наконец хмыкнул и немного расслабился.
— Мне кажется, Тейрис, для того чтобы начать ни черта на свете не бояться, надо сначала повидать практически всё на свете дерьмо.
— Ну ты не собираешься прямо сегодня начать это своё исследование? — спросил Тейрис и настойчиво провёл ладонью вниз по его груди, Лэйр коротко резко вздохнул и не удерживал больше его руку.
— Нет, пожалуй, я подожду как минимум до завтра.
— Завтра прямо с утра и начнём, обещаю, — прошептал Тейрис ему в ухо, опустив руку ниже и поглаживая ладонью его член.
Лэйр выдохнул на этот раз длинно и судорожно, притянул его ближе, заставив прижаться бёдрами к своим, и поцеловал в плечо.
— А сейчас займёмся исследованием положительных аспектов существования, — прошептал Тейрис, потираясь об него бёдрами. — Надо набраться сил для исследования дерьма.
— Ладно, уболтал, — согласился Лэйр, оттянул его за волосы от своей шеи и жадно поцеловал в губы.
Им полагалась палатка на четверых, поэтому они делали всё так тихо, как могли — сегодня оба соседа только вернулись с дежурства и упали спать, не пойдя ни на какую гулянку. Но даже если бы и проснулись — ну чем можно удивить эльфов крови, проведших всю юность в паладинских лагерях? Явно не тем, как два таких же паладина прижимаются друг к другу под одеялом, и Лэйр комкает в кулаке волосы Тейриса, целуя его в губы так жадно, будто завтра и правда всё закончится, и другой ладонью сжимает его член вместе со своим, положив её поверх ладони Тейриса, и Тейрис едва слышно стонет ему в рот, прижимаясь сильнее бёдрами и двигаясь в своей и его ладони. А потом, задыхаясь, утыкается лбом ему в шею и только подаётся к нему резче, позволяя ему самому делать всё, как он хочет, а Лэйр горячо и тяжело дышит ему в ухо, касаясь его губами, и быстро двигает рукой, пока они оба не вздрагивают, закусывая губы, и не затихают, прижавшись друг к другу и ещё немного дрожа.
— Лучше? — глухо спрашивает Тейрис.
— Значительно, — так же глухо отвечает Лэйр. — Благодарю.
— Обращайся, я протяну тебе руку, как наставлял отец. Без осуждения.
А потом был военный госпиталь. Уже совсем недалеко от территории Амани, почти на передовой. Именно сюда в первую очередь попадали все раненые. Здесь их наскоро латали и переправляли в Луносвет, более лёгких — оставляли долечиваться, чтобы прямо отсюда отправить обратно в бой. Здесь уже были не только паладины. Здесь работали хирурги и хилы всех мастей. Иногда раненых сопровождали боевые хилы, и обычно по приезде либо сами падали без сил, либо вкалывали себе что-то и, пошатываясь, отправлялись обратно на фронт. Когда возможности покинуть поле боя не было, они делали всё, что могли, и отправляли раненых одних в надежде, что они дотянут до госпиталя. Большинство дотягивало — боевые хилы знали своё дело.
Хирурги, санитары и хилы госпиталя знали своё дело не хуже.
Здесь Тейрис впервые увидел настоящую войну — точнее, то, что она за собой оставляет.
Персонала не хватало, и нескольких молодых паладинов отправили в лагерь в помощь хирургам. Им не было равных, как ассистентам, обеспечивающим анестезию и поддерживающим раненых во время операции, после неё и при перевозке в
