— А что бы ты сделал? — искренне удивилась я, и по озверению на лице поняла, что это было ошибкой.
— Да я просто в себя толком не пришла, ошарашена была, — торопливо исправила я ситуацию.
— Подъедь ближе ко мне, — скомандовал Солнышко все так же спокойно.
Вот не зря я отодвинулась, ой, не зря!
Но все же подчинилась.
У меня после прошлого нарушенного приказа зад всю дорогу до Хорвуса горел — а мне на нем еще в седле сидеть!
Уж лучше подзатыльник…
Но вместо затрещины, Камень ухватил меня за подбородок, чуть покрутил его из стороны в сторону, вглядываясь в глаза. Потом зачем-то заставил меня запрокинуть голову, заглянул в нос…
— Как ты сейчас себя чувствуешь?
— Так это… нормально? А что такое? — осторожно уточнила я.
— Танис. На тебя была направлена магическая атака.
— А! Так то ж ночью было!
Солнышко полоснул меня взглядом, как мечом: странно, что напополам не распалась, и попросил ласково-ласково:
— Не придуривайся!
А я что, я просто… от неожиданности! Лучше б и правда подзатыльник — от него я хоть не смущалась бы.
Когда он отпустил мой подбородок, я быстренько заставила Коряжку отступить подальше.
Сердце колотилось.
И вовсе не из-за того, что у меня екнуло в животе, когда вредный Камень взял меня за подбородок!
— Это ведь не всё, верно? — и вопроса в его вопросе было куда меньше, чем уверенности. — Такое раньше уже было? Ты поэтому спрашивала, может ли Око почувствовать наблюдение, но не определить наблюдателя?
Я покусала щеку изнутри, делая вид, что не понимаю, о чем он.
— Танис. Рассказывай.
И я рассказала.
Всё.
Ну… почти всё: про то, как я трогала себя, чтобы вывести на чистую воду наблюдателя, ему лучше не знать!
Камень слушал внимательно, не перебивая. Иногда хмурился, иногда хмыкал, но выслушал.
— Значит, аргус не знает, что это могло бы быть, — уточнил Илиан задумчиво, скорее для себя, чем для меня.
— Он вообще не был уверен, что мне тогда не почудилось. Но сегодня ночью мне точно не почудилось.
— У тебя сосуды в глазах полопались, а в носу видна запекшаяся кровь. Для почудившегося, твой наблюдатель оставляет слишком материальные следы. Ладно, — он вздохнул, — я тоже никогда о таком не слышал. Когда мы вернемся, я поговорю с аргусом Эстоном.
— О том, чтобы тебе выделили другого напарника? — невинно уточнила я, и в этот раз с полным правом увернулась от подзатыльника.
— А это, значится, Закатный лес и будет! — дядька Курт, указывал кнутовищем вперед и вбок с таким гордым видом, будто сперва самолично его взращивал, а потом за мной хвостом бегал и уговаривал съездить, взглянуть.
А взглянуть и впрямь было на что: алые, багряные, медные-красные древесные кроны выметнулись вверх, колыхались небывалым морем на летнем ветерке.
Завораживали.
Граница между обычным зеленым лесом и этим яростным буйством была видна четко. За пару перестрелов привычные клены и березы редели, а там и вовсе сходили на нет, сменяясь луговиной.
Возница, довольный выражением моего лица, тихонько посмеивался.
— Дядька Курт а ты часто здесь бываешь? Привык, небось?
— Да четверть века, почитай, из Хорвыса в Нордвиг и Нимасоль обозы гоняю, — благодушно подтвердил он. — Поперву-то, всё с открытым ртом замирал — ну ровно как ты!
Я пустила подначку мимо ушей, и продолжила допытываться:
— А что, места здесь опасные?
— Та не, — он отмахнулся, не выпуская из рук кнута. — Раньше да-а-а, раньше бывало! Но лет десять назад ваши здесь изрядно покрутились, и с тех пор тут тишь да гладь. Ни единого раза, твари из леса наползли, не припомню. Славно орден потрудился, везде бы так...
Дядька Курт подбодрил лошадок, и продолжил одобрительно:
— Да тут и лихих людей почитай не бывает, уж не знаю, чем им эти места не до души, но редко какая ватага забредет, и та почти сразу перебирается...
— А чего ж вы тогда аж церберов в охрану наняли? — въедливо уточнила я, одергивая поводом Коряжку, приметившего что-то съестное у обочины.
— А чего не нанять? Обозному старшине места у костра и миски похлебки не жалко, чего б и не уважить орден, коль его люди вежливо в попутчики просятся? Дело-то понятное: с обозом всяко повеселее… Да и всякое может случиться, это в самом Закатном лесу ни чудища, ни разбойники не приживаются, а так-то дорога — есть дорога, в ней всякое может приключиться… А так все при деле, всем хорошо!
Верно. Куда как хорошо.
Вот только не знаю я таких способов, чтобы можно было зачистить место раз и навсегда, и чтобы новые твари там больше не появлялись.
Илиан
Мне действительно не снятся сны.
Обычно.
Но иногда случаются исключения.
Например, после нашего возвращения из Горша с раненой Наварой. В ту ночь мне приснилось кое-что, о чем умолчала Танис, рассказывая о странном наблюдателе.
И я бы и дальше считал, что тот сон был неожиданным плодом моего богатого воображения, но слишком уж совпадали детали событий до того момента и после, и очень уж вилял взгляд у Танис, когда она обходила в своем рассказе это место…
Да и еще кое-что теперь вспоминалось, по мелочи.
От таких новостей оставалось молча мрачнеть.
Как ко мне в сны попадает часть того, что происходит с этой вот занозой — я не понимал. И уж точно ничего для этого не делал.
Танис, головушку бедовую, здорово этой ночью потрепало. Другая бы на ее месте утром с лежака не поднялась, а то и вовсе отошла бы тихо в мир иной — а эта и не чувствует, за ночь восстановилась. Молодая и здоровая, как лошадь. И везучая — сосуды от магического перенапряжения не только в глазах или носу лопаться могут.
С нее, конечно, сталось бы и соврать про самочувствие, но от угрозы подзатыльником она увернулась, даже не поморщившись на резкое движение. Голова, выходит, не болит.
Но везение — везением, а к целителю ее в Бирне загнать все равно нужно будет.
Я хмуро посмотрел в спину Танис, пока та степенно беседовала с возницей.
Очень хотелось заорать “Я этого не делал!”. Потому что я этого не делал.
Замок Бирн оседлал реку Йинакиас, перекинув с берега на берег арку подъемных ворот и взяв под контроль самый удобный и дешевый путь из Камры в наши земли и выход к морю для камрийцев.
Содержать в порядке подобное сооружение не просто — но в роду графов Бирнских всегда рождались сильные маги.
— Отец ждал тебя раньше, милый, — подставив гладкую, нежно пахнущую щеку для поцелуя и удерживая в руках мои руки, мягко попеняла мне матушка.
— Мы счастливы приветствовать вас, милорд!
Жена младшего брата присела в реверансе, взглянула на Танис.
Та стояла поодаль, молча разглядывая главный зал замка Бирн. Штандарты, украшающие стены, массивные потолочные балки и окна под потолком.
Невеликий размер этих окон, а также каменные ступеньки, ведущие к ним, напоминали: замок Бирн вырос из боевой крепости, ею и остался, и готов в любой момент дать отпор врагу.
Сверху падали солнечные лучи, бросая на плиты пола косые пятна — вот в одном из таких пятен Танис и стояла.
Солнечный луч высвечивал всю ее, делал жуткими, пронзительно-зелеными глаза — и она не щурила их от света. Свет дрожал на рукояти клинка и ведьмовских оберегах, горел в бусинах в косах, и сама Танис смотрела спокойно, прямо и...
Страшновато стало даже мне — хоть я и видел как вот это самое существо сегодня утром по всей стоянке гонялось за своим конем в одном сапоге и поливало заковыристой бранью, пытаясь выдрать из его зубов второй.
Леди Аглеа же и вовсе осеклась, не осмелившись сказать то, что собиралась.
— Танис, позволь тебе представить мою матушку, графиню Бирнийскую, леди Дайону, и мою невестку, леди Аглеа, — перехватил я инициативу. — Миледи матушка, леди — это моя напарница, Око ордена Цербера, Танис Болотная.
