разошедшиеся на ее спине швы.
— Мэгли что, специально разрывал нити, которыми я сшивал твою плоть? — спросил мужчина, морщаясь и нанося на худенькую спину лечащую мазь из прополиса и трав.
— Не называй его имени… пожалуйста, — прошептала Исмин в ответ. — Нет, он не делал этого… Так получилось.
— А что Кера сказала, когда увидела твои швы?
— Ничего, — Исмин пожала плечами. — Она все знала. Знала с самого начала. Она сама сказала это мне. Потому и дала куриное сердце, когда ты не смог дать кровь артахесисов.
— Хорошо, что она сделала это… И что Мэгли ничего не заподозрил. Я слышал, он послал господину щедрые дары вдобавок к уже заплаченной за тебя сумме. Господин сказал тебе об этом?
— Да, — ответила Исмин.
— Теперь ты в фаворе, — мужчина удовлетворенно кивнул. То, что господин был доволен своей новой рабыней, давало ему уверенность в ее относительной безопасности.
— А ты — нет, — Исмин села и повернулась к нему лицом, не смущаясь уже своей обнаженной груди. — Он наказал тебя из-за того, что ты не хотел отдавать кровь?
— Я лишь хотел сберечь для тебя один пузырек… Но он знал, что у меня три склянки, и в итоге забрал все. Теперь он не доверяет мне. Думает, я хочу сбежать из этого дома…
— А ты все еще не хочешь? — с надеждой спросила девушка, заглядывая в его глаза. Арвор в ответ опустил взгляд.
Да, в этом доме его положение больше не было непоколебимым.
Но куда ему было бежать? В Империи многие знали его лицо — ему было не скрыться просто так, как могли сделать обычные рабы.
И он не знал иной жизни — что он стал бы делать за стенами бойцовской школы? Он не умел пахать землю, не умел охотиться, не умел строить дома, не мог даже пищу сам себе приготовить. Все, что он умел, — это драться, убивать и залечивать свои и товарищеские раны. Ах да, и еще трахаться… Он мысленно усмехнулся, когда в голову пришла эта нелепая мысль. Но все равно все это было бесполезно. Именно поэтому так много рабов-бойцов не успевали уйти слишком далеко от вилл своих хозяев — их быстро ловили и возвращали обратно, а потом жестоко наказывали или даже убивали. Побег считался предательством, а предательство было самой страшной провинностью любого раба.
Нет, его жизнь и судьба были здесь. Даже теперь, когда он впал в немилость хозяина, он все еще мог вернуть былое расположение, завоевать доверие и снова стать любимцем. Нужно было лишь хорошенько сражаться и не делать глупостей.
Лишь от одной «глупости» он отказаться не мог — от Исмин. Отношения с ней были нежелательны, но сама она была желанна и дорога ему. Так что в этом случае он готов был идти даже против своего господина.
— А как же моя сестра? — спросила Исмин перед тем, как выйти из камеры Арвора навстречу розовому небу, где на востоке вот-вот должно было подняться рассветное солнце.
— Ты не можешь знать точно, жива ли она еще.
— А ты не можешь знать, что она погибла.
— В любом случае, нам не найти ее. И не сбежать. Все это бессмысленно и глупо. Тебе лучше перестать думать об этом.
Арвору было стыдно говорить ей такие слова, но иначе он не мог.
А Исмин не могла перестать думать о побеге. Теперь ее сильнее прежнего тянуло на волю, ведь где-то там, далеко-далеко, возможно, ее ждала ее родная душа, ее младшая сестренка…
И только то, что Арвор не разделял ее жажды свободы, удручало девушку.
Когда спустя семь дней Кера вернулась домой, госпожа встретила ее неоднозначно. Сначала — в невольном порыве обняла и принялась расспрашивать, как все прошло и что Литий делал с ней. Рабыня отвечала односложно и вяло, ей не хотелось рассказывать о том, какие странные отношения сложились у нее с купившим ее девственность мужчиной. За десять дней они сблизились, много занимались любовью, много говорили и много гуляли, и Кера, никогда толком не видавшая этого мира, была под впечатлением от его дивной природы, и рек, и гор, и вкусных блюд, и всего того, что показал ей Литий. Но делиться этим со своей госпожой она не имела права — Литий запретил, — да и не хотела.
Тогда, почувствовав очуждение и отстраненность, Мариса тоже окатила Керу немилостью и холодом, отправив работать в кухню, чего не делала уже много лет, всегда держа любимую рабыню при себе.
Что же теперь?
Кера больше не была ее любимицей?
Впрочем, девушка не казалась расстроенной. Она была только счастлива спуститься вниз, к другим рабыням, и помочь им. Начавшиеся было расспросы она быстро пресекла:
— Я в порядке, а большего вам знать не нужно.
Потом о ней долго шептались: был ли Литий добр с ней или жесток? Изнасиловал или дал ей почувствовать себя женщиной? И почему забрал на десять дней, а не на сутки?
В этот момент никто еще не знал, что через двадцать дней Кера снова исчезнет на десять суток, а потом снова и снова…
В те дни и вовсе еще никто не мог подумать, как все изменится в скором времени.
Как Арвор, отдалившись от своего господина и сблизившись с Исмин, вдруг нечаянно задумается о побеге. Поначалу отбросит от себя эту мысль, как грязную окровавленную тряпку, зараженную осенней лихорадкой, будет отплевываться и отряхиваться, — а потом снова возьмет ее в руки, несмело, робко, пытаясь понять: может, он и вправду больше не на своем месте?
Как Кера, отдалившись от своей госпожи и сблизившись с Литием, неожиданно познает совсем другой мир — огромный, прекрасный и опьяняюще свободный, — и расскажет об этом Арвору, доламывая его принципы и клятвы, и они вместе впервые заговорят вслух о том, чтобы покинуть дом своего господина, патера Марсилия.
Как Исмин, страдая по своей потерянной сестре, устремит все свои силы на то, чтобы заслужить доверие господина и госпожи — а потом выскользнуть, как птичка из клетки, когда ее отправят вдруг в одиночестве на базар за медом… Ведь она
