я думаю, теперь будем снимать с каждого, – вздохнул Баяр. – Дело не в штанах. Я хочу предупредить каждого: хан не сможет меня не наказать. Я нарушил закон. Я виновен.
– Ты? – удивился Наран. – Но…
– Молчи и дай мне закончить. Я не знаю, чем все это для меня обернется. Но я прошу, нет, приказываю: ни один из вас не должен ни слова сказать в мое оправдание. Ясно вам? Это моя проблема, мое наказание, мои дела. Личные.
– А если тебя убьют? – тихо спросил кто-то. – Или плетью?
– Вы будете молчать и смотреть.
– Это оскорбит нас как твоих воинов.
– Защитите мою жену, если я буду не способен на это. Помните – она одна из вас. Ела с вами из одного котла. Сидела на одном покрывале.
– Спасла Бурсула, – тихо напомнил Наран. – Аасор сказал – жить будет. Бегать быстро не сможет, но жить будет точно.
Все молчали.
– Вы все меня услышали, – чуть помолчав, негромко сказал Баяр, мрачно обводя взглядом своих великовозрастных “деток”. – Я иду к хану. Один. Вы сидите здесь, защищаете Дженну. Меня спасать не нужно. Не забудьте – это все же мой отец. А я и в самом деле виноват. Ясно?
По его сотне пробежал гул. Он досадливо вздохнул, догадываясь, что они не послушаются, если что-то и в самом деле с ним произойдет.
– У тебя есть время до зенита, – выразил общий протест Наран. – Не вернешься – мы пойдем тебя отбивать.
Он вообще был очень упрямым, единственный, хоть и не кровный сын Нурхан-Гуая. Но за это Баяр его и любил.
Что ж, это лучше, чем ничего.
Баяр жадно выпил из железного ковша уже теплой воды, оправил на себе рубаху (нарядную, свадебную, расшитую шелковыми цветами – Листян вышивала) и решительно направился к шатру хана. Рано или поздно за ним все равно пришлют. Лучше бы рано.
Хан еще спал, а возле его шатра сидела молодая степнячка с младенцем у груди. Второй младенец спал рядом в плетеной корзине. Кормилица, стало быть. Баяр кивнул ей и молча опустился на колени неподалеку от входа в шатер. Сел на пятки, склонил голову. Виноват, и отрицать это бессмысленно.
Степнячка ойкнула и юркнула в шатер, откуда тут же раздалось шебуршание. Спустя минуту вышла мать.
Она была даже старше хана. Высокая, с острыми черными глазами, черными с проседью волосами, заплетенными в традиционную “замужнюю” косу, скрытую шелковой косынкой. Простое платье, бедра, подвязанные шалью, морщинистые коричневые руки. Когда-то мать была красавицей. Он не помнил. Сейчас она старуха.
Оглядела своего третьего сына с ног до головы, прекрасно узрев и повинный вид, и свадебный наряд, покачала головой.
– Баяр, хүүхэд (*малыш), что ты наделал? – горестно спросила она. – Стоила ли она того?
– Да, – коротко ответил он.
Мать опустилась на колени, притронувшись легко к его плечу.
– Листян рассказала мне и отцу.
– Правильно сделала.
– Она сказала, другой такой девушки свет не видел. Сказала, что она красива, отважна и еще одаренная. Ты полюбил ее, Баяр? Скажи, что полюбил!
– Полюбил, – послушно согласился сын, понимая, что мать подсказывает ему, как разговаривать с отцом. – Не могу без нее.
Самое забавное, что он не врал. Дженая он очень любил за его смелость и упрямство. А Дженна… Без нее он теперь и вправду не мог. Они связаны навеки перед небом, землей и духами предков.
– Когда-то твой отец добивался меня очень долго, – задумчиво сказала мать. – Он не был ханом, был всего лишь сыном наложницы. Свою власть он заполучил силой и мудростью, но это было потом. Я же была дочерью самого Асахана, великого воина. Никто не был достоин меня, ни на кого я не хотела смотреть. Тавегтей меня обманул, заманил в ловушку. Мы сражались, и он победил.
– Сражались? – удивился Баяр. Такой версии событий он еще не слышал.
– О, меня растил отец. И он считал, что его единственная дочь ничуть не хуже чужих сыновей. Сабли мне, конечно, не давали, но стреляла я прекрасно и с кнутом управлялась не хуже пастухов. А Тавегей… он был лучше.
– А наложницы? – тихо спросил Баяр. – Ты позволила.
– Да. Он – хан. Все должны знать, что он силен во всем. Я давно не могу родить. А молодая наложница может.
– Элия была слишком молода, – мрачно напомнил Баяр.
– Слишком молода, слишком хороша собой, слишком сладко стонала по ночам, – согласилась легко женщина. – Тавегей с ней стал слабеть. Размяк.
Баяр едва сумел удержать невозмутимое выражение лица. Он прекрасно знал, что мать у него – женщина суровая, порой страшная в гневе. Конечно, ни разу она не повысила на отца голос, ни разу не возразила прилюдно, но он был не глуп и понимал, что отец не просто ее любит – он к ней всегда прислушивается. И сейчас мать была, кажется, на его стороне. Или нет?
Все, что он сейчас мог – просто молчать, опустив голову.
Полог шатра откинулся, и вышел хан. Он был на
