и сейчас. Точнее, даже не в него. Сегодня мне нужно поверить в себя.
Возможно, это отражается на моем лице, что-то такое грозное, звериное, сильно, потому что жрицы замирают передо мной, глядя на меня с опаской.
– Что мне делать? – повторяю вопрос уже им.
– Тебе нужно одеться, – удивляет меня Мишель.
– Зачем?
Ну правда? Магию смутит мой обнаженный вид?
– Так надо.
Она берет меня за руку и отводит к скамье, на которой лежат тряпочки и многочисленные украшения в виде бус из жемчужин и ракушек. Жрицы облачают меня в новый наряд так быстро и так слаженно, будто делают это постоянно. Это длинная юбка из множества лоскутков. Такие же лоскутки украшают мои руки, а вот на грудь ложится такой слой украшений, что от этой тяжести у меня едва не подгибаются колени. Они наряжают меня и поют на неизвестном мне наречии, вторя глухим звукам барабанов, доносящимся снаружи. Мишель не поет, видимо, не зная слов, но она напевает себе под нос эту простую мелодию. Одна из жриц так же, на скорую руку, разукрашивает мне лицо: ее пальцы вырисовывают на мне какие-то непонятные узоры. У краски такой специфические травяной запах, раскрывающийся на коже еще более… необычными нотами, так что первая моя реакция – сразу все смыть, но Мишель объясняет:
– Это важно. Это усилит магию.
Ну если так.
– Ради магии потерплю, – не знаю на что, но я соглашаюсь.
– Ради Рамона, – всхлипывает она.
– И ради Рамона.
Пока одна жрица разрисовывает меня, вторая зажигает какие-то деревяшки и, размахивая ими, разжигая дым, танцует возле меня. Она окутывает меня этим туманом, и в моей голове расцветает странное спокойствие.
Закончив со сборами, мы возвращаемся на площадку пирамиды. Я иду быстро и надеюсь не опоздать. Только на это я и надеюсь, а вонь от краски, от которой почему-то кружится голова, можно и потерпеть. Что они в нее добавляют? Какую-то дурь для вервольфов? Потому что я впервые в своей жизни чувствую себя словно одуревшая. Хотя может, дело вовсе не в краске, а в том дыме, который на время приглушил мои тревоги. Я никогда еще не была в таком фокусе, настолько сосредоточенной на том, что мне нужно делать – призвать собственную, неизвестную пока магию и спасти Рамона.
Жрицы идут за мной, продолжая петь, и другие присоединяются к ним. Причем поют не только женщины, но и мужчины. Их мощные голоса вплетаются в варварскую местную песню. Я не разбираю слов, но мне она кажется песней надежды. Песней силы.
Все вокруг поют, но я не замечаю толпы, я вижу только Рамона и Ману, держащую нашу малышку на руках. Жрицы, другие вервольфы словно стираются из моей реальности. Есть только туман и самое важное для меня. Самые важные для меня.
Мне не нужно спрашивать, что делать, а Ману – говорить. Чувства сейчас лучше всяких слов. Благодаря туману в голове или постукиванию барабанов из меня уходят все сомнения и страхи. Все «получится» и «не получится». Все «могу» и «не могу». Во мне будто рождается знание, как надо поступить: подойти к плите-алтарю, на котором лежит Рамон, и положить ладони ему лицо.
И тоже запеть.
Мое пение похоже на рычание зверя и не претендует на мелодичность. Это не песня даже, это боль, отчаянье. Это плач, это зов. Я зову истинного вернуться ко мне. В каких бы мирах он не заблудился, пусть сейчас откликнется. Пусть найдет меня. Придет на песню и музыку барабанов.
Я стану для тебя маяком, Рамон. Я жду тебя здесь.
Тебе еще рано к предкам. Рано-рано, последний из изначальных.
Возвращайся к своей паре.
Возвращайся к своей истинной.
И что-то случается. Волны неведомой мне силы разом врываются в меня, сметая на своем пути страхи, панику, попытки все это объяснить с точки зрения разума. Мое сердце ускоряет свой ход, мое дыхание сбивается. Я будто кручусь в водовороте собственной силы, которая пронизывает меня сплошным потоком. Собственной ли? Мне кажется, что сами Предки говорят через меня. Через ритм барабанов. Через дрожь, охватившую тело моего истинного. Рамон дрожит, а я вместе с ним. От холода. От жара. От могущества, что сейчас льется через нас. Я вливаю в него эту силу. Всю до капли. До тех пор, пока не начинаю задыхаться. И когда это происходит, когда я уже чувствую, что не удержу эту бесконечную реку, когда перед глазами все окрашивается в красный, а сухая кожа под моими пальцами холодеет, Ману шагает ко мне и протягивает Сару.
Что она делает? – злюсь я. Эта энергия, сила точно не для ребенка. Не надо ей чувствовать боль. Боль отца, сердце которого вот-вот остановится. Боль матери, сердце которой обольется кровью от разрыва истинной связи. Не говоря уже о том, что, если я возьму мою малышку, то буду вынуждена отодвинуться от Рамона. Потерять с ним контакт.
Но Ману этого всего не понимает или не хочет понимать, потому что берет меня за руку и кладет на сгиб локтя Сару. Получается так, что я касаюсь лица истинного одной ладонью, и держу дочь другой рукой.
Это не разрыв. Это круг.
Когда Ману делает шаг назад, я все понимаю. Потому что в сильный поток, поток этой магии, вплетается нежный глоток воздуха, чарующая энергия нашей дочери. Ребенка изначальных. Наследие Предков.
Мир будто взрывается перед моим внутренним зрением. Взрывается, чтобы собраться в самом логичном, естественном виде. В каком все и должно быть. Боль, страхи схлопываются, будто их вытягивает мощной воронкой, и тают, впитываются в туман, который тоже развеивается.
Не опасаясь ничего, словно меня ведет чья-то могущественная длань, я протягиваю руку и наконец-то выдергиваю иглу из груди Рамона. Чтобы увидеть как смертельная рана затягивается в мгновение ока, а яд исчезает без следа.
Я смотрю на Рамона, и тут он делает резкий вдох.
Несмотря на всю магию, на то, что я голыми руками вытащила ядовитое жало, Рамон не очнулся волшебным образом. Не поднялся, целуя меня и дочь. После того вдоха, словно у выбравшегося на берег потерпевшего, набравшего воды в легкие, он рухнул на плиты, вновь погружаясь в беспамятство. Я тогда в отчаянии посмотрела на Ману, но вскоре его дыхание выровнялось, а сердечный ритм стал нормальным, да и кожа потеплела, на ней выступили капельки пота. Он был без сознания, но не при смерти. Смерть обошла его стороной благодаря мне. Благодаря Саре. Благодаря нашей связи.
Мы спасли
