Ее голос исполнен такого восторга, что у меня сводит скулы. Надеюсь, сейчас достаточно темно и она не видит моего мрачного взгляда. Я не знаю наверняка, но в последнее время, стоит мне выйти в город, я чувствую застывшую в воздухе мертвенную тишину, означающую, что время, когда от проблем можно было сбежать, кончилось навсегда. Нет больше ни отпусков, ни путешествий, ни курортов. Чума поглотила весь мир.
— Ты… сказала… — начинаю я, собирая волю в кулак, чтобы выразить сложную мысль. — Ты… сказала… что…
— Давай, — подбадривает Джули. — Ты прекрасно умеешь говорить.
— Ты… сказала… самолет… не целый… мир.
Ее улыбка меркнет.
— Я? Я такое говорила?
— Твой отец… бетонный… ящик… стены… ружья… Бежать… не лучше, чем… прятаться. Может, хуже.
Джули задумывается.
— Знаю, — отвечает наконец она, и мне становится стыдно, что я прервал полет ее фантазии. — Все я знаю. Я уже много лет так говорю: что надежда еще есть, что все еще можно изменить и все такое, и вообще. Просто… в последнее время верить становится все сложнее.
— Знаю, — эхом повторяю я, пытаясь скрыть трещины в моей искренности. — Но… сдаваться… нельзя.
Она просекает мой блеф. Ее голос мрачнеет.
— Откуда вдруг столько оптимизма? Что ты на самом деле думаешь?
Я молчу, но мои мысли для нее — газетная передовица, из тех, что постепенно уменьшающимся шрифтом сообщали о "Титанике", атомной бомбе и всех мировых войнах.
— Бежать некуда, да? — говорит она.
Едва заметно киваю.
— Весь мир. Неужели весь мир погиб? Весь захвачен?
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— Не знаю. Но… чувствую.
Она тяжело вздыхает и принимается рассматривать висящие под потолком игрушечные самолетики.
— И что нам теперь делать?
— Надо все… исправить.
— Что исправлять-то?
— Не знаю. Все.
Джули привстает на локте.
— О чем ты? — Она уже не пытается говорить тихо. Нора поворачивается на бок и прекращает храпеть. — Все исправить? И как ты предлагаешь это сделать? Будь добр, поделись, пожалуйста, если у тебя есть гениальный замысел. А то ведь я совсем об этом и не думала. В самом деле, не ломать же над этим голову каждую секунду, с тех пор как мама ушла? Как все исправить? Все так изломано. Люди умирают снова и снова, все страшнее и мучительнее. И что нам делать? Или ты знаешь причину этой чумы?
Я отвечаю не сразу:
— Нет.
Тогда что ты можешь сделать? Р, я правда хочу знать. Как мы можем "все исправить"?
Смотрю в потолок на мерцающие в космической дали созвездия слов, отпускаю разум парить в воображаемом пространстве. Вдруг две звезды начинают меняться. Они кружатся, фокусируются и, наконец, обретают безупречную четкость. Они становятся… буквами.
П
Р
— Пр… — шепчу я.
— Что?
— Пр, — повторяю. Это звук. Даже слог. Туманное созвездие превращается в слово.
— Что это? — спрашиваю я и показываю в потолок.
— Что "что"? Цитаты?
Встаю и очерчиваю рукой нужное предложение:
— Вот это.
— Это строчка из "Представь" Леннона.
— Какая?
— "Попробуй, это просто".
Я замираю, глядя в потолок, как отважный покоритель космоса. Потом опять ложусь, подложив руки под голову, широко раскрыв глаза. У меня нет ответов для Джули, но я чувствую, они существуют. Тусклые мерцающие точки в темной дали.
Тихие шаги. Грязь под ботинками. Ни взгляда в сторону. Странные мантры крутятся у меня в голове. Старые, дряхлые мантры из темных переулков. Куда ты идешь, Перри? Глупый ребенок. Безмозглый мальчишка. Куда? Каждый день вселенная становится все больше, темнее, холоднее. Замираю у черной двери. В этом железном доме живет девочка. Я ее люблю? Трудно сказать. Но кроме нее ничего не существует. Она — одинокое красное солнце в расширяющейся пустоте.
Я захожу в дом. Она сидит на лестнице, обняв колени. Прикладывает палец к губам.
— Папа, — шепчет она.
Смотрю наверх, в сторону комнаты генерала. Из сумерек доносится его голос:
— Вот и ты, Джули. Водная горка. Помнишь водную горку? Я десять ведер перетаскал, чтобы ты один раз съехала. Двадцать минут работы ради десяти секунд счастья. Стоило того? Я думал, что да. Мне нравилось смотреть на твое лицо, когда ты вылетала из трубы. Даже тогда ты была вылитая мать.
Джули тихо встает и направляется к выходу.
— Ты вся в нее, Джули. Вся в нее. От меня в тебе ничего нет. Как она могла?
Открываю дверь и пячусь наружу. Джули неслышными шагами выходит за мной.
— Как можно было быть такой слабой? — продолжает ее отец голосом до слез раскаленной стали. — Бросить нас одних?
Уходим молча. С неба моросит дождик, и мы стряхиваем его с волос, как собаки. Мы идем к полковнику Россо. Его жена открывает дверь, видит лицо Джули — и крепко ее обнимает. Наконец-то мы снова в тепле.
Россо сидит в гостиной, пьет кофе и читает книжку, явно побывавшую где-то в сырости, а потом рассохшуюся. Джули и миссис Россо отправляются на кухню, а я сажусь напротив.
— Привет, Перри, — говорит он.
— Здравствуйте, полковник.
— Как ты, держишься?
— Пока жив.
— Для начала неплохо. Как живется одному?
— Отвратительно.
Некоторое время Россо молчит.
— Что-то не так?
Долго подбираю слова. Кажется, я забыл большую их часть.
— Он мне соврал, — наконец тихо произношу я.
— О чем?
— Сказал, что мы все исправим. Что если не сдаваться, рано или поздно все будет хорошо.
— Он в это верил. По-моему, я тоже верю.
— А потом взял и погиб. — Мой голос дрожит. Сжимаю его в тиски. — Бессмысленно погиб. Он не был на поле боя, не принес себя в жертву ради великого дела, просто несчастный случай на работе, какой мог случиться с кем угодно и когда угодно в истории.
— Перри…
— Сэр, я не понимаю. Какой смысл восстанавливать мир, если нам и жить-то всего ничего? Зачем столько вкалывать? Рано или поздно все закончится. Без предупреждения. Кирпич по башке — и все.
Россо не отвечает. Мы молчим, и тихие голоса на кухне кажутся громче. Они переходят на шепот, пытаясь скрыть от полковника то, что он наверняка и без них знает. Наш мир слишком устал, чтобы кого-то волновали преступления вождей.
— Я хочу вступить в войска Обороны, — объявляю я. Мой голос тверд. Мое лицо — камень.
Россо со вздохом откладывает книгу.
— Зачем, Перри?
— Потому что в этом мире нет смысла заниматься чем-то еще.
— Я думал, ты хочешь стать писателем.
— Это никому не нужно.
