даже купим там что-то! Взрослое и для утех.
– Я присмотрю за ней, дя… Герр Хаслингер, давайте не будем поднимать шумиху.
– Нет. Ты уже присмотрел. Привёл её черт знает куда. Мы так не договаривались, Винсент.
Класс… То есть у этих двоих какие-то дела за моей спиной и куча секретов!
Усталость все-таки догнала меня. Ноги подкосились, голова закружилась, а мир потек акварельными красками.
Со всех сторон кричали: Елена! Елена! Елена! Кто-то с безумным обожанием, кто-то испуганно, а кто-то с надрывом. Только сейчас сегодняшний концерт подошёл к концу. Меня бережно подхватили на руки до того, как я потеряла сознание.
Я ждала, что на меня вновь обрушатся картинки и сны о Винсенте, но этого не произошло. Я чувствовала, как меня ведут куда-то, осторожно сажают в машину и пристегивают. Слышала тревожные переговоры, чья-то рука у меня лбу, а затем два пальца на шее, где дрожат вены.
– Переутомление. Покажем её медсестре в академии.
– Она вообще спала эти дни?
– Не знаю… Её мучили видения. Она возвращается.
Хвала Музам. Меня не везут к отцу. Я ещё побарахтаюсь в академии. Лишь бы дядя не узнал, что меня выгнали из сестринства. Тогда меня уже ничего не спасет.
Но Дядя ведёт себя жутко странно, а я даже спросить толком не могу ничего. Кто возвращается? Я в академию? И почему он общается с Вестерхольтом, словно они давние родственники?
Привалилась кому-то на плечо, но сил не было даже веки поднять.
Машина тронулась. Зашелестела колесами по дороге, а прохладный ночной воздух, врывавшийся в салон, приятно холодил лицо и понемногу приводил в чувства.
Я пыталась вслушиваться в разговор дяди и Вестерхольта, но их речь напоминала лишь какой-то бессвязный сумбур. Потребовалось время, чтобы понять, что общаются они на хангрийском. Снова секреты. То и дело проскакивает моё имя, имя отца.
– София…
Я вздрогнула, когда Винс упомянул мою мать, а дядя, что-то горестно ему ответил, и оба на какое-то время замолчали, а у меня на щеке стало влажно.
Почему они говорят о маме? Почему мне сейчас стало так нестерпимо. И это не из-за давней утраты. Это что-то другое, что я не могу понять. Оно сидит в груди и отдает фантомной болью. Причины для нарыва нет, но я все равно страдаю и только и думаю, как расчесать это место. Разобраться в происходящем.
Поцелуй с Винсентом. Его дружба с моим дядей. Их общие секреты. Кто-то наверняка проговорится. Как же мне себя вести дальше? Спросить в лоб, или прикинуться идиоткой и занять выжидательную позицию? Начну расспрашивать, они станут осторожнее. А для второй задумки у меня просто нет времени. Завтра мы с Винни вновь окажемся по разные стороны баррикад.
Снова что-то на хангрийском. Но в этот раз очень нежно и адресовано мне. Мозолистый палец смахивает слезу с моего лица, а затем горячее дыхание так близко, что не спрятаться. Мягкие губы и холодная твердая сережка касаются мокрой щеки.
Соль и металл…
Сипло втягиваю воздух. Хочу ещё поплакать, чтобы он продолжал целовать меня. Не получается. Мне больше не больно.
Легкое покашливание с переднего сидения, и Винсент послушно отстраняется.
– Я слежу за тобой, Вестерхольт.
– Ладно-ладно, дядюшка, не ворчи, просто когда она не спит, то глаза мне выклевать хочет. А так даже милая.
Я и сейчас бы тебе что-нибудь выклевала за такую наглость. Даже повода не надо!
И это мой дядюшка, а не твой!
Усталость не прошла, и когда машина остановилась. Меня осторожно подняли на руки и понесли. Я старалась не думать, что у меня возможно задралось платье, просто сильнее зажмурилась, лишь бы отсрочить своё пробуждение.
Запах медикаментов, мягкая кровать. Тихие переговоры надо мной. Кого-то выпроваживают из палаты. Споры.
Щипок на коже, и по венам потекло что-то прохладное, даря покой моим мыслям.
Я проснулась уже утром. Свет тонкой полоской, вырывался между плотных штор и золотой струной ложился мне в ладонь. Поиграла с ним вялыми пальцами, представляя, что рождаю музыку на самом солнце. Улыбнулась, пока тяжесть прошедшей ночи опять не навалилась на меня.
А на меня реально что-то навалилось. Приподнялась на локтях и увидела спящего Винсента. Он пододвинул к моей постели стул, положил голову мне на ноги и спал. Это его медсестры выпроваживали вчера? А он остался все равно. Зачем?
– Псссс, Вестерхольт. Какого чёрта ты тут делаешь?
Клююсь я, значит, когда не сплю. Так получай. Потыкала его пальцем в макушку. Его черные волосы слегка склеились от геля. Они были острыми и липким. Не проснулся, и я взяла свою подушку в руки. Первой мыслью было несильно стукнуть его. Второй -- задушить мерзавца за весь круговорот сумбурных чувств, что просыпается в моей душе рядом с ним. Но затем я увидела торчащее из подушки перышко, и месть пришла на ум сама собой. Я начала выдергивать пух и клеить его прямо к залаченным волосам. Когда почти вся его голова была покрыта мелкими перьями, я с с бешено стучащим сердцем отстранилась, положила подушку на место и притворилась спящей.
Резко дернула ногой и замерла. Винсент проснулся, а мне все сложнее стало делать вид, что я не сплю. Особенно когда он навис надо мной. Дыхание предательски сбилось.
Открыла глаза. Солнце падало Вестерхольту на волосы, подсвечивало перья огнем, превращая его в какого-то мифического феникса. И если я в похожей ситуации превратилась на ощипанную курицу, то Винс выглядел божеством. Где честность в этом мире?
Не ругался. Не шутил. Просто взял и достал из прически одно из перьев. Потер его между пальцев, ловя огненные блики, а затем провел кончиком мне по губам.
– В эту игру можно играть бесконечно, курочка.
– В какую? – я отползла назад, но уперлась в изголовье кровати.
– В ненависть, или что там между нами?
– Когда ненавидят, то не целуют! – выпалила я, припоминая случившееся в салоне, и тут же покраснела.
