большее я даже и не надеялся, так что всё нормально. Я рад, что ты приблизился к своей мечте, Рен. Правда рад.
Впрочем, я не видел в нём никакой радости. Его взгляд погас, а сам Дей вдруг напрягся, едва заметно закусив нижнюю губу.
— Ты чего-то недоговариваешь. Видно же, какой ты стал грустный, — отметил я, присаживаясь почти вплотную к нему. — Лина мне кое-что про тебя рассказала. Не знаю, хорошо или нет, чтобы ты узнал всё от меня, но…
— Я не грустный, просто… Меня удручает, что жизнь порой бывает такой паршивой, хотя, казалось бы, мне-то и жаловаться не на что. В камеру не засунули, а эксперименты если и проводят, то незаметно. Впрочем, вполне может быть, что вскоре всё изменится.
Друг закрыл лицо руками.
— Знал бы ты, — продолжил он, — как там страшно. В Институте. Когда всем наплевать, что ты делаешь или говоришь, когда требуется слепое подчинение, иначе будет больно и страшно, когда всем безразлично, что ты никому не желаешь зла и готов сделать всё, что другие хотят, лишь бы тебя снова выпустили на волю. Я боюсь, Рен…
Я впервые слышал, чтобы Деймон говорил так много. Мне стало понятно, что я не знал крайне многое о его чувствах, равно как и об институтских делах. Только вот самым главным теперь было то, что он доверился мне, как другу. Оказалось, что между нами всё-таки образовалось некоторое доверие.
— Знаешь, я не могу до конца понять твои страдания, но постараюсь избавить хотя бы от одного, поэтому расскажу кое-что. Лина намеревается официально сделать тебя своим первым мужем, чтобы окончательно забрать себе. У неё очень сильные чувства к тебе, она сама мне говорила, да и, честно говоря, подобное с каждым днём видно всё больше. Так что никуда ты теперь из семьи не денешься. — Улыбнувшись, я довольно похлопал его по плечу. — Тот Николас нашёл какую-то лазейку в законе.
Впрочем, вместо радости друг лишь искоса на меня посмотрел.
— Полагаю, она говорила тебе всё не сегодня, да? — спросил он так, словно произошло нечто ужасное.
— Не сегодня, — подтвердил я. — Лина рассказала мне обо всём, когда ты был в Институте. Так что поделиться новостями я раньше никак не мог.
Дей ухмыльнулся.
— Она не была в восторге от случившегося со мной сегодня, так что может быть та информация, что ты мне сейчас поведал, уже устарела. Сам говоришь, что фрау прибежала к тебе с испуганным взглядом.
Он снова встал и подошёл к одной из металлических конструкций, удерживающей разнообразные кадки с растениями.
— Пообещай мне, что позаботишься о моих цветах, когда я перееду в Институт, Рен… — проговорил друг так, будто подобное было давно решенным вопросом.
«И как он вообще может так говорить? Фрау Лингрен заботится о нём, даже Николаса приняла, лишь бы найти лазейку в законе. Что могло там произойти такого, из-за чего бы всё это можно было в один миг перечеркнуть?!» — закралось ко мне недоумение.
— Да какого чёрта происходит? — Резко встав, я подошёл к нему. — О чём ты вообще говоришь? Куда ты ещё собрался, в какой Институт? Лина любит тебя, спит с тобой, ищет лазейки, а ты собираешься спихнуть на меня заботу о цветах и свалить?! Ты ведь, наверное, в курсе, что я и понятия не имею, как о них заботиться?!
Сипло вздохнув, Деймон обнял себя руками, словно замёрз, хотя я-то знал, что у демонов температура тела была чуть выше, чем у людей, поэтому заморозить его оказалось бы крайне сложно, впрочем, как и сжарить на солнце. Естественной средой обитания его расы являлась пустыня, где ночью царил безумный холод, а днём — воистину адский жар.
— Я первый и единственный демон, запечатлевшийся в неволе. Если об этом узнает хоть кто-то из научного мира, то меня будут изучать вдоль и поперёк всю мою оставшуюся жизнь, чтобы понять, как подобное произошло. Да что там! — Дей вдруг закатал рукав своей белоснежной рубашки, показывая мне какой-то прибор на запястье, мигающий разноцветными огоньками. — Фрау Лингрен тоже не может сдержаться… Ты вообще читал её работы, Рен? Хоть одну? Я вот прочитал… Оказывается, она всю жизнь наблюдала за мной, как за экспериментом, сравнивала с тобой, сопоставляла, проводила опыты…
Он отвернулся со слезами на глазах.
— Не хочу в Институт, Рен… Мне больно и страшно. И эта перестройка гормонов…
Похоже, он едва держал себя в руках.
— Я уже не смогу жить без фрау Лингрен, — добавил он. — Просто сдохну от тоски.
— Так, ты успокойся, дружище. И сядь обратно, — едва ли ли не приказным тоном сказал я, желая прекратить его панику. — Ты сам веришь в то, что говоришь? Нет, я не в курсе работ Лины, но давно было понятно, что она будет как-то следить за нами.
Всего на миг задумавшись над собственными словами, я неопределённо поморщился, поскольку и сам не знал, как бы на такое отреагировал.
— Только ведь она никогда не принижала тебя и не обделяла, нанимала учителей и мастеров, чтобы те занимались твоим образованием. Я тоже не знаю, что за штуковина у тебя на руке, но это похоже на обычный датчик. Ну, из тех, что замеряют температуру, пульс и подобное. Тем более, — я положил ему руку на плечо, — после операции ты сегодня пришёл сам, на своих ногах, а не как обычно. Видишь, Лина ищет способ, чтобы ты остался с ней, и тебе было комфортно, понимаешь? И пусть даже всё было поначалу экспериментом, но теперь… Скажи, как ты объяснишь то, что она добровольно переспала с тобой? И потом с дикими глазами забежала ко мне вечером? Лина была напугана, как и ты сейчас. Она может даже большим рискует, мы-то не можем всего знать. В любом случае, нам следует дождаться завтрашнего утра и обо всём с ней поговорить. Лина уже не та холодная леди, которую мы уважительно боялись. Теперь она женщина, которую мы с тобой любим.
Деймон мотнул головой.
— Мне хочется верить тебе, Рен. И ей тоже очень хочется. Просто страшно. Страшно сейчас поверить, а потом разочароваться, — проговорил он, проведя пальцами по краю переливающегося лампочками прибора. — Мне уже вставляли сегодня такой. Он считывает мою кровь. И, если ты думаешь, что наш секс с Линой был больше добровольным, то ты ошибаешься. Я рад этому, но сложно назвать добровольным процесс, когда ты распят ремнями на операционной кушетке, в твоих венах какой-то датчик, а тело исколото препаратами, от которых одна лишь слабость и кружится голова.
— Мда-а, —