Горгул поморщился, явно не готовый то ли называть вещи своими именами, то ли вообще вникать в подробности чужих сексуальных отношений.
— Тем не менее, я был бы весьма признателен, если бы вы своевременно сообщали мне о, скажем там, планах лорда Данмара…
Да-да, конечно, сплю и вижу свою будущую великую карьеру шпиона Департамента.
— Нет.
— Что?
— Простите, но я вынуждена отклонить ваше в высшей степени заманчивое предложение, — я вновь подобрала юбки, повернулась и направилась к краю крыши. — Я не собираюсь ни докладывать вам и этому вашему Департаменту о том, что делает или не делает Мортон, ни шпионить за ним.
— В подобных случаях предусмотрено денежное вознаграждение…
— И за деньги тоже, — я остановилась у края, глянула вниз.
Земля, освещенная падающим из окон светом и одновременно затененная кронами деревьев, оказалась еще дальше, чем я предполагала, стоя посреди крыши и оной земли не видя. И что предпочтительнее — попытаться слезть самой или, отринув гордость, поступить как приличная леди и переложить решение проблемы на надежные мужские плечи?
— Господин Гивенс, не будете ли вы так любезны спустить меня отсюда, раз уж вознесли?
— Да, разумеется.
Ответил Стром еще нормальным человеческим голосом, однако ко подошел уже настоящий горгул, крылатый и хмурый, как положено каменной статуе чудовища, призванного охранять сокровища. Правда, меня обнял по-прежнему осторожно, бережно… вот только к себе вплотную привлекать не стал. И я тоже постаралась обхватить его, как обычно держалась за Фабиана, когда он был за водителя на «звезде», то бишь чтобы без лишних прижиманий где не надо. Горгул чуть приподнял меня, шагнул с края крыши в пустоту, и я чисто инстинктивно прильнула к твердой груди, стиснула руки, напрочь позабыв о благом намерении держать дистанцию. Короткое, почти мимолетное ощущение падения, и меня, аккуратно отлепив от себя, поставили на землю.
— Могу я рассчитывать, что вы не станете передавать содержание нашей беседы лорду Данмару или кому бы то ни было еще? — сухо осведомился Стром.
— Нема как рыба, — заверила я.
— Доброго вечера, леди Грейн, — шутку горгул не оценил, отступил на шаг-другой и взлетел, не дожидаясь ответного прощания.
А я поплелась обратно в особняк.
— –
Фреа
Госпожа Эдита Блайски неуловимо похожа на лису, то ли рыжими волосами, убранными в замысловатую прическу, то ли хитрым выражением бледного лица с тонким острым носиком и голубыми глазами, следящими пытливо, неотрывно за мной, за каждым моим движением. Атласное платье цвета молодой листвы лишь подчеркивает что безупречно стройную, несмотря на двоих детей, фигуру, что яркий блеск очей, живых, беспокойных, словно капельки ртути. Госпожа Блайски не отпускает меня от себя ни на секунду, говорит и говорит, расспрашивает обо всем на свете так, будто она живет не в княжестве, соседствующим с Империей, а на необитаемом острове где-то далеко-далеко от континента, и я для нее единственный источник информации и связи с большим миром. Понимаю, госпоже Блайски, да и всем гостям ее сама я не интересна, будь я просто Фреа, без рода и титула, и они бы даже не взглянули в мою сторону, но я не простая девушка, я — Ренье, и оттого привлекаю неизбежное внимание одним лишь своим именем.
Понимаю, что им любопытно, что я для них — экзотическая зверушка вроде обезьянок, что привозили из Лианьшийской империи.
Понимаю, что при всем желании их, настойчивом, едва ли не назойливом, разузнать побольше обо мне и жизни в Вальсии, побеседовать лично со мной они не злы, не имеют намерений обидеть или оскорбить меня и потому я терпеливо отвечаю на все вопросы, улыбаюсь и веду себя так, словно мне действительно по душе и общество этих дам, и жадные, оценивающие их взгляды. Я стараюсь быть со всеми милой, любезной, как и положено хорошо воспитанной добродетельной леди, не делаю различий между обладателями дворянского титула и теми, чьи предки вышли из простонародья. Катерина, наоборот, холодна, презрительна и надменна, идеальное воплощение представлений о заносчивой высокородной леди, для которой даже находиться в обществе людей, много ниже ее по рождению, значит ронять собственное достоинство. Я пытаюсь сглаживать острые углы и неловкие моменты, маскирую двусмысленные замечания Катерины шутками и перевожу нить разговора в иное русло. Я честно исполняю свой долг, я искренне хочу произвести приятное впечатление на этих людей — кто знает, быть может, мне и впрямь придется жить в Герре и нет нужды создавать ощущение, будто я пренебрегаю всеми, чей род не восходит к титулованным переселенцам из погибшей Ритины.
Элану приходится хуже, чем мне. Я с легкостью могла бы вообразить подобную ситуацию на балу в столице княжества, но никак не ожидала, что на простом ужине в доме градоправителя может собраться столько юных девушек с предприимчивыми родителями и намерениями, слишком уж очевидными, возмутительно откровенными с учетом того важного факта, что большинство приглашенных — люди невысокого положения. Когда после окончания самого ужина мужчины задерживаются в столовой, а дамы переходят в гостиную, Элан получает передышку, но я знаю, это ненадолго, лишь до момента, когда мужчины присоединятся к дамам. Госпожа Блайски вспоминает вдруг, что пригласила музыкантов, и роняет невинно, что танцы явились бы чудесным продолжением вечера. Едва мужчины возвращаются в гостиную, и лакеи подают напитки, как госпожа Блайски объявляет о танцах и слуги открывают двустворчатую дверь в смежный салон, где уже дожидаются музыканты, а лишняя мебель убрана или передвинута к стене. Я замечаю, как в гостиную синей тенью проскальзывает леди Грейн — я совершенно уверена, что не видела ведунью среди дам до прихода мужчин, — оглядывается с удивлением и, найдя Фабиана глазами, направляется к нему. Они шепчутся о чем-то, и я немедленно отбрасываю предположение, будто ведуны могут говорить обо мне. В конечном итоге, мир не вертится исключительно вокруг Ренье, как бы нам ни хотелось думать обратного.
Лицо Фабиана искажает гримаса, Дезире осматривается наново, со скучающей тоской человека, принужденного отбывать тяжелую повинность. Как ни странно, но Фабиану идет и вечерний фрак, и аккуратно причесанные волосы, и толика аристократической надменности, позволяющая принять его за одного из нас, хотя я неожиданно ловлю себя на мысли, что обычные брюки, рубашка и более ровное заинтересованное выражение подходят ему больше.
Потому что на самом деле он простолюдин или потому что скромная повседневная одежда мне милее вычурных выходных нарядов?
Ведун перехватывает мой взгляд, чуть склоняет голову и улыбается самодовольно, словно ему известны мои мысли, словно он точно знает, о чем и о ком я думаю, глядя на него. Я поджимаю губы и отворачиваюсь поспешно, чувствуя, как заливает щеки краска, как поднимаются непрошеные воспоминания о вчерашнем вечере.
Нельзя думать об этом, нельзя позволять себе вспоминать и, хуже того, упиваться призрачной сладостью запретных прикосновений. Папины тайны, шрам, привидение из рода Ренье — вот что должно занимать мои размышления.
Или, на крайний случай, мысли о женихе.
Мы с лордом Данмаром сидели на разных концах стола, но я украдкой посматривала в сторону жениха, наблюдала за ним, за его поведением в обществе, пусть и не высшем.
Лорд Данмар молчалив — при всем желании я не могла расслышать его бесед с соседями по столу и господином Блайски, однако замечала, что рот лорд открывал по большей части лишь затем, чтобы отправить в него кусок еды или потянуться за бокалом с вином.
Лорд Данмар хмур, погружен в свои мысли — вижу по взгляду отстраненному, отсутствующему. На реплики собеседников отвечает изредка и, подозреваю, невпопад, кивает медленно, едва ли не вяло, внимание дамам не уделяет, кажется, еще чуть-чуть, и вовсе позабудет, где и зачем находится. И я не знаю, радоваться ли подобной увлеченности своим делом или отмечать в том признак грядущих трудностей в семейной жизни?
