стойкая аллергия.
– И так тиной шибает, – пожала плечами я.
– Ну и что мне делать? – водяной снова вернул шапку из водорослей. Как ни странно, но теперь в таком виде он нравился мне куда больше.
– Отстать? – предложила я. – Видишь же, что не выгорит дело.
– Вижу. Но не отстану.
– Почему?
– Во-первых, вдруг ты передумаешь. Вчера так рыдала, что я уж думал, сама ко мне придёшь.
– Не дождёшься! – насупилась я.
– Кто знает. А во-вторых, скучно мне.
– Скучно ему... Делом займись.
– Каким?
– Каким... – я обвела глазами комнату, пытаясь сообразить, какие дела могут быть у нечисти. – Да хоть уборкой! Мне вот тоже прибраться надо. Болтать недосуг. Так что ты...
– Так давай я тебе помогу, – обрадовался водяной.
– Да как ты поможешь? – хмыкнула я, представив, как пук вонючих водорослей ползает по полу.
– А легко, – отозвался он.
И в разбитое окно полноводной рекой хлынула кристально чистая вода.
– Мама! – взвизгнула я, с ногами взлетая на лавку. Куда там! Меня моментально окатило по пояс. Тяжёлую суму, которую я использовала вместо подушки, так и вовсе смыло куда-то под лавку. – Ты чего творишь, нечисть чёртова?!
Но водяной меня то ли не услышал, то ли проигнорировал. Вода всё прибывала. Булькнув, утопли тяжёлые чугунки. Поплыли мимо, видимо, деревянные миски и ложки. У ножек тяжёлого стола поток закрутился небольшим водоворотом, увлекая за собой прошлогоднюю листву и мелки веточки. Наконец под давлением воды распахнулась дверь, которую я, к счастью, вчера и не подумала закрыть на задвижку. Тёмный сель вместе с посудой и прочим скарбом рванулся наружу.
– А помогать, оказывается, весело, – хохотнул водяник. – А ну-ка ещё тут поможем!
Струя воды ударила в потолок. Я мгновенно промокла до нитки. Водяник не поскупился, бил как из гигантского брандспойта. Меня буквально смыло с лавки, как какой-нибудь горшок.
Отплевавшись и обнаружив, что сижу на полу в грязной луже, я взбесилась окончательно.
– А ну прекрати, помощничек чёртов! – заорала я.
Куда там. Болотный весельчак как раз занялся «помывкой» печки, и по крыше забарабанили струи воды, фонтаном ударившей из трубы в небо.
– Ах ты, скотина!
Вне себя от злости, где ползком, где на четвереньках я выбралась сначала в короткие сени, а уже оттуда вывалилась на двор. В перилах низкого крыльца застрял ухват, вымытый из избушки вместе с прочей утварью, оставшейся от прежних хозяев. Недолго думая я схватила его двумя руками и по щиколотку в воде рванула в обход избы.
– Засохни, плесень болотная! – рявкнула я, налетая на вредоносную нечисть со спины и прижимая его ухватом к мокрой бревенчатой стене.
Надо мной что-то грохнуло. «Трубу печную завалил, скотина!» – осенило меня, и я сильнее надавила на дубовую ручку ухвата:
– Засохни, сказала!
В груди зародилась горячая пульсация, руки, несмотря на липнущую к коже мокрую и холодную одежду, потеплели. Но я всё это едва замечала, изо всех сил вжимая ухват в бесформенную кучу водорослей.
– Пусти его, хозяйка, – раздался за моей спиной скрипучий голос. – Потом жалеть будешь.
Я была настолько зла, что даже не испугалась:
– Не буду!
– Будешь, будешь, – незнакомец за моей спиной рассмеялся серией сухих щелчков и потрескиваний. – Почитай лет десять твоя бабка его сюда заманивала-приваживала.
– А я отважу! – огрызнулась я и тут сообразила, что мне только что сказали. – При чём тут бабка?
– Отпусти дурня молодого. И пока он прибирается, сядем рядком да поговорим ладком.
– Ладно, – неохотно согласилась я и опустила ухват. Потрёпанный и пересохший водяной с сухим шорохом съехал на землю и жадно припал к ближайшей луже. – Но смотри мне...
Кучка водорослей не в пример меньше утренней опасливо отползла подальше.
– Сказала бы сразу, что ведьма, – обиженно проворчал водяной.
– Вот ещё. Буду я всякому болотнику представляться.
– Я не болотник, водяной!
– А ты поговори подольше, так хозяйка из тебя домового сделает, – фыркнул пенёк, на который я как раз намеревалась сесть.
С самым независимым видом, мол, именно так и планировалась, я несколько раз наклонилась в разные стороны, изобразив подобие разминки, и передвинула седалище на ближайшую корягу.
– Я хозяин здешний, – представился пенёк.
– Леший, значит, – кивнула я.
– Леший, – согласился тот.
– Что ж у тебя на вверенной территории нечисть буянит?
– Где?
– В лесу твоём, – пояснила я. – Хотя где тут лес? Если и было что, так давно сгнило. Болото сплошное.
– Заснул я, – виновато отозвался леший. – Старый стал. А лес наш местные побаиваются. Вот и опростоволосился, дурака этого из виду упустил. Недаром бабка твоя тут лет двадцать обреталась. Приманила таки обормота.
– Какая бабка? – спросила я, мимоходом покосившись на водяного. Ни одной лужи в огороженном остатками плетня дворе уже не осталось, а забияка старательно посыпал мелким речным песочком заросшие мхом тропинки.
– Это уж тебе виднее, кем тебе Яга приходится. Мож, родная, а мож, троюродная. А мож, и не бабка вовсе, а тётка какая-нибудь внучатая. Но кровь вашу я завсегда распознаю. Давненько уж на свете живу.
– Понятно... А мы хоть в какой стране, лесной хозяин?
– А мне почём знать? – хмыкнул пенёк. – Я нечисть неучёная. Всю жизнь сиднем на одном месте просидел.
– Ага... Давай, давай, – усмехнулась я. – Ты ещё начни прибедняться. Одного вон бедного обидели – представиться ему не поспешили. Другой – пенёк пеньком. Ничего не знаю, ничего не вижу, ничего никому не скажу.
– В какой стране, не знаю, – упрямо повторил Леший, и я поняла, что склочность прилагается к этой братии вместе с корой и шишками. – Но при бабке твоей всё больше берендеи захаживали.
– Значит, Берендея... – пробормотала я, не зная, радоваться, что меня не занесло в какую-нибудь Англицию, или нет.
– Она самая, – подал вдруг голос водяной. – А за пущей поля. Да река большая. Прямо через стольный град течёт. Хороша! Широкая, глубокая, у берега омут на омуте. Только хозяин речной злой. Мигом осерчал. Я и булькнуть не успел – сразу на меня тритонов натравил...
– Будешь тут своеволить, и я осерчаю, – буркнула
