А в худшем случае заворачивать следовало вообще всех присутствующих.
И тут Аид ее удивил.
— Еще чего, — прошипел он с таким видом, будто сам не верил, во что говорил. — Много чести. Только не из-за Ареса и Деметры.
— Держись, Владыка, — усмехнулась Геката. — Тебе нельзя его убивать. Убивать это скучно, а мы хотели повеселиться!
С этими словами она схватила Макарию за плечо и рванула вперед, к свету.
***
Персефона медленно шла по горной тропе; острые камешки впивались ей в ноги, порой даже ранили до крови; колючие травы, напротив, будто отшатывались, опасаясь доставить ей неудобство. Где-то там, за горой, гремел невидимый пока водопад. Минта с Деметрой остались за поворотом — последние шаги Персефона должна была пройти одна.
С каждым шагом, с каждой капелькой божественного ихора на острых камнях, с каждым уколом боли — для нее было непривычно ходить без обуви — дочь Деметры должна была отпускать все то, что ранило ее прежде.
Ей следовало отпустить и Макарию, потерянную навеки, и Гекату, которая никогда больше не сварит какое-нибудь интересное зелье и не испытает его на смертном, на тени или даже на боге. Ей следовало отпустить Ареса, которого, кажется, так и не постигнет ее месть. Саму месть, сами мысли о чудовищной несправедливости, об ужасе и отчаянии ей тоже следовало отпустить.
Поднимаясь по горной тропе, Персефона ревела как девчонка, и вместе со слезами уходила и боль, и горечь.
Должны были уходить.
Какой-то частью сознания она понимала, что никуда им не деться, и если и можно отпустить и забыть, то не так, не так, не зачарованной тропой, ведущей к источнику Канаф, не болью в израненных ногах и не слезами обиды на мать, которая отняла у нее последний кусочек надежды. Должен был быть другой вариант, только Персефона его не видела.
Полдня назад Персефона уже сказала: ладно. Будь по-твоему, мама. Раз в своей ненормальной материнской любви ты лишила меня надежды когда-нибудь увидеть то, что мне так дорого, раз ты не можешь понять, что я тоже мать, и готова на все, чтобы спасти своего ребенка или хотя бы отомстить за его гибель, и думаешь только о том, чтобы я кому-то там не досталась — тогда будь по-твоему. Я слишком устала бороться со всем миром, что с верхним, что с подземным, и даже с тобой, поэтому — забирай. Я искупаюсь в этом проклятом источнике, верну мертвым мойрам подаренное мне имя — Персефона — и вновь стану Корой, Весной, Девой.
Так решила бывшая царица, и теперь, немного успокоившись, она по-прежнему не собиралась отказываться от своего решения. Зачем ей цепляться за свое имя, за свою прошлую жизнь, если в ней не осталось ничего, что можно любить?
Все, что ей требовалось — отпустить. Отпустить Макарию, Гекату, Подземный мир со всеми жителями и бывшим царем, отпустить свою месть и свою надежду. С открытым сердцем принять новую жизнь.
Но это было непросто.
Камни, кусты и травы, тропинка между огромных камней, исцарапанные руки и ноги, рев водопада и капли воды на щеках, сброшенные одежды, мимолетное прикосновение к синякам на бедрах, струи воды, низвергающиеся с высоты не очень монументального храма, смешивающиеся с водой из источника Канаф в небольшом озере.
Вода в источнике холоднее льда. Нет, она, кажется, сама — жидкий лед, и Персефоне никогда не понять Геру, которая когда-то окуналась сюда каждый год. Блики солнца отражаются от воды, режут привыкшие к полумраку глаза. Вот этот солнечный зайчик — улыбка Макарии, этот — негромкий, вкрадчивый смех Гекаты, помешивающей какое-то зелье в огромном котле, а вот — пристальный, внимательный взгляд черноглазого скифского воина. Как же он говорил?..
«Я должен подарить тебе что-нибудь».
Подземный царь Аид с его обещанием не отнять, а подарить, так и остался неразгаданной тайной. Если у всего есть цена, то сколько должна была стоить его улыбка, чтобы заставить Деметру не просто действовать, а пойти на сделку с Аресом, с мразью, мучавшей ее дочь почти тысячу лет?..
Персефона встряхнула головой, набрала в горсть воды и умылась.
Отпустить мысли о матери было несложно — куда сложнее было не думать, не вспоминать пристальный взгляд Аида, его прохладные пальцы на ее плече.
И голос — негромкий, как шелест покрывала Нюкты.
«И если у меня ничего не получится, пожалуйста, постарайся не…».
Договорить он не успел — да тут и не нужно было договаривать. Персефона и без того понимала, о чем он просит.
И вот сейчас, после всего, что он для нее сделал, она собиралась наплевать на его последнюю просьбу.
Но эту горечь, горечь от невыполненных обещаний, тоже следовало оставить в прошлом.
Ей просто следовало провести черту.
То, что было, уже не вернуть — нужно думать о будущем. О своем новом предназначении.
Персефона задержала дыхание и нырнула. Ледяная вода обожгла ее тысячей иголок, но потом стало теплее, и она поплыла к водопаду. Она чувствовала, как вода исцеляет синяки и царапины, освобождает мысли от горьких обид и лечит душевные раны. Не все, далеко не все мог исцелить чудесный источник, но Персефона все равно почувствовала себя обновленной.
Хотя почему «Персефона»? Теперь она была Корой.
Глава 24. Арес
После неприятной стычки с подземным дядюшкой Арес некоторое время утешался в объятиях Афродиты, которая, конечно, обрадовалась, что их с Персефоной уже не связывают священные узы брака, но не преминула напомнить, что она-то совсем не свободна, а связана такими же узами с Гефестом.
После чего Неистовый все больше печалился и думал, как ему, Великому Владыке Подземного мира и Уже-Почти-Владыке-Олимпа-и-Морского-царства, избавиться от мерзкого кузнеца. Основная проблема заключалась в том, что Гефеста нельзя было проглотить, не привлекая внимания — олимпийцы постоянно нуждались в его услугах. Так ничего и не надумав, Арес в ярости разломал шкаф в покоях возлюбленной — и вот, пожалуйста, опять нужен Гефест. Афродита в итоге еще и обиделась из-за шкафа, и Арес вернулся в Подземный мир злобный и мрачный.
Какое-то время он искал, на ком бы сорвать свое дурное настроение, но Персефона его покинула, а остальные подземные явно не желали попадаться на глаза. Ну, кроме Таната, а тот со своей мрачной мордой ну никак не подходил на роль мальчика для битья.
Арес решил распорядиться насчет строительства нового дворца — не под кустом же ему жить до покорения Олимпа — но не смог найти в окружающих развалины зарослях никого посущественнее теней.
В итоге он решил использовать те ресурсы, которое есть, и поручил строительство дворца Танату, велев припрячь к делу Гипноса и его многочисленных сыновей.
На каменной физиономии Убийцы достаточно ясно отразилось все, что он думает о профессии строителя, а заодно и об идее привлечь к стройке Гипноса, который терпеть не мог Ареса и до сих пор не организовал мятеж исключительно по причине лени и разгильдяйства.
Неистовый хотел повторить свой приказ и напомнить, кто здесь Владыка, но отвлекся на какие-то летающие булыжники.
Летающие булыжники?!
Обернувшись, он увидел, что развалины дворца пришли в движение; что мелкие камни разлетаются, а крупные расползаются в стороны, вырывая с корнями проросшие на них кусты и деревья, и ширится черный провал, и настоящим апофеозом абсурда вылетает из него какая-то гнутая железяка.
И ладно бы просто вылетела — железяка явно нацелилась на него, Неистового Ареса! Стоило ему отскочить в сторону, справедливо опасаясь удара, как мерзкая железка изменила свою траекторию и нахально воткнулась ему в живот!
Могучее чрево Ареса вспороло чудовищной болью. Он завопил в нестерпимой муке, и боль тут же стихла, будто бы испугавшись мощного крика — железку втянуло внутрь его всепожирающего чрева. Тельхины, вплавившие в его внутренности небольшую черную дыру, как всегда, не подвели.
— Ух, — облегченно выдохнул Арес, похлопав себя по обнажившемуся волосатому животу. — Что это было? Танат? Ты это видел?..
