шучу ли я. Но я не шутила! Я действительно была уже на взводе и даже не от того, что потеряла сына своей подруги, и не от того, что малознакомый мужик на моих глазах превратился в медведя, и даже не от того, что он пытался убедить меня, умную и современную девушку двадцати пяти лет в том, что появившийся медвежонок и есть Миша, а от того, что все кругом отчаянно тормозили и призывали меня к терпению.
Натали вздохнула, поставила руки в боки на манер самовара и, видимо, снова разбудила в себе эту ужасную манеру говорить со всеми свысока:
— Уф, Ленка, ты как маленькая! Ну раз пропал, искать надо. Так, ты оставайся здесь, а я в лес побежала.
Я состроила гримасу, которую можно было понять однозначно.
Она что, за дурочку меня держит?
— Ага, щазз. В лес? Одна? Пойдем поисковую группу собирать!
— Да будет тебе поисковая группа, успокойся! Я и есть поисковая группа! И Петр ваш, чтоб он провалился, тоже поисковая группа! — почти крикнула она.
Натали потрусила в лес, а я побежала через ее дом к следующему.
И вдруг где-то совсем рядом завыл волк. Вот черт! Надо бежать быстрее! Если никто не откликнется, ружье у кого-нибудь отниму и пойду в лес сама.
В сумерках я немного спутала координаты и вышла на забор. Пройдя туда-сюда не обнаружила калитки, но решила, что перелезть через забор для меня задача простая.
Оказавшись наверху, еле-еле повернулась филейной частью к предполагаемому дому и начала искать ногой опору.
Вдруг мою попу кто-то обнял руками. Я вздрогнула. Сглотнула.
Стало так страшно, будто меня за воровством яблок на даче обнаружили.
Также страшно, когда я случайно в Инстаграме лайкнула фото девушки бывшего парня.
И совершенно также страшно, когда я схватила в торговом центре последние на витрине розовые босоножки с мехом, а они оказались не моего размера!
И я понадеялась, что мою филейную часть обнимает своими ладонями не злобный хозяин дома, что потом выстрелит в меня солью за то, что я крадусь во тьме.
И тут раздался голос человека, которому я готова была простить все на свете.
Во-первых, отсутствие туалета и душа с теплой водой в доме.
Во-вторых, манеры и умение общаться с девушками.
В-третьих, тот факт, что он пренебрег моим признанием в первой любви много лет назад!
— Давай, отпускай забор, я тебя ловлю, — уверенно и твердо сказал флибустьер моего сердца.
— Черт, Пашка, черт! Ты меня так напугал! — обернувшись через плечо сказала я ему.
— Это, в общем-то и планировалось, пусть не так эммм… эротично… но… — он явно наслаждался тем, что теперь получил доступ к моей попе, потому что совершенно не собирался убирать с нее руки!
Но я честно признаюсь, в этих сумерках и среди всей этой безумной катавасии я была настолько рада этим его требовательно-пошлым рукам, что чуть прогнулась в спине, чтобы предоставить ему большую свободу действий.
Но вот я дрыгнула ногой, прервав затянувшуюся прелюдию, и Пашка оторвал меня от забора, ухватив за талию.
Я взвизгнула и проскользнула по его телу на землю. Почувствовав под кроссовками твердую поверхность, взяла себя в руки.
В свои.
А по загребущим рукам, держащим за талию, шлепнула ладонью.
— Хорошо, что ты приехал. Петр твой с катушек слетел, Нат тоже, а я сними со всеми заодно! — я попыталась унять разбушевавшееся в груди волнение и не выдать, что дико обрадована его неожиданному появлению.
Пашка хрипло рассмеялся.
Он, конечно, и не думал отпускать меня. Скорее всего все для того, чтобы позлить, а как же иначе?
В кольце его рук мне сразу вспомнился сон, от которого я не могла прийти в себя довольно долго, несмотря на то, что во сне он был гораздо менее сексуален. Во сне Пашка походил на игрушечного мужчину. Наяву же от него веяло настоящей, живой, грубой силой, смуглая кожа источала дразнящий аромат лимона и мяты, смешанных с морским бризом, — его одеколона, которым он пользовался с юности.
А еще у него оказались мощные широкие плечи, грудь, и живот античного бога, и завитки темных волос, из широкого треугольника на груди превращающиеся в узкую дорожку, скрывающуюся под ремнем джинсов; мускулистые руки и очень красивые, длинные пальцы, как у музыканта; гордая, крепкая шея — и изумительно красивое лицо. Я не смогла бы отвести от него глаз по доброй воле и потому старательно отворачивалась, но Пашка был слишком близко, опасно близко, и я вновь и вновь пожирала его глазами.
Сейчас, когда мы были вдвоем, я словно впервые увидела его. Я с удовольствием рассматривала правильные, почти классические черты лица; прямой красивый нос, высоковатые скулы, волевой подбородок, удивительно чувственные, красиво очерченные губы, но самое главное — глаза.
Они были холодными, циничными, насмешливыми и недобрыми, а сейчас я взглянула в них — и утонула в аквамариновой теплой бездне. Под густыми бровями вразлет, опушенные длинными, как у девушки, ресницами, горели черные глазищи искренним участием и тревогой, а еще горела на самом их дне странная искра, от которой тепло и весело становилось на сердце.
И он стоял слишком близко, слишком… близко… слишком…
— Все, не могу больше! — вдруг прошептал Пашка.
А я решила, что это все, надо отстраниться, бежать и тушить пожарище внутри, которое невероятным, священным, очищающим огнем пожирало все мои внутренности.
Он же решил иначе.
В одну секунду сократил небольшое расстояние между нашими лицами и поцеловал.
Поцеловал так, будто много раз уже делал это со мной, и мне тоже уже казалось, что более подходящих губ, чем его, мне не доводилось видеть.
Поцелуй занял много времени. Примерно пол вечности и еще пять минут. Я успела несколько раз умереть, воскреснуть, взлететь в небеса и превратиться в лужицу подтаявшего мороженого.
Пашка целовался, как бог, и я просто подчинялась богу, ничего больше. Я согласилась бы на все — лишь бы бог никуда не уходил.
Он ласкал, дразнил, подминал и властвовал, но давал свободу, жизнь и какое-то обещание.
И этот первый наш поцелуй на чужой территории в сумерках сказал мне, что с Пашкой ничего и не закончено, а только все начинается…
— Давай, отпускай забор, я тебя ловлю, — сказал я, еле-еле шевеля языком от слюны, которая там образовалась от того, что наконец-то держал эту персиковую задницу в своих руках и не боялся того, что огребу за это.
— Черт, Пашка, черт! Ты меня так напугал! — она сильно
