Отгоняю воспоминания, прижимаюсь теснее к Стефану, но не могу представить обители, подобные нашей, рассыпанные по всему государству, словно цитадели закатников, и угодные людям и богам, будто крепости рассветников.
* * *
В день, когда я готовлюсь покинуть свои покои и предстать перед придворными впервые после случившегося, меня поджидает сюрприз. Приходит Шеритта, но не одна – с нею фрайнэ Брендетта, взирающая на меня с причудливой смесью мрачного смирения и дерзкого желания поскорее скинуть маску вынужденной покорности. Обе приседают предо мною в реверансе, склоняют головы, однако Брендетта выпрямляется быстрее фрайнэ Бромли, смотрит на меня с упрямым вызовом, словно ожидая замечания за проявленную мелкую непочтительность. Впрочем, глаза отводит почти сразу, то ли признавая моё положение, то ли уступая строгому взору Шеритты. От фрайнэ Бромли не укрывает ребяческое поведение Брендетты, едва ли возможное, будь на моём месте другая суженая, истинно высокого положения, избранная, как должно, жребием.
– Фрайнэ Брендетта прибыла, дабы служить вам, фрайнэ Астра, – произносит Шеритта.
– Добро пожаловать, фрайнэ Брендетта, – отвечаю как можно любезнее.
Девушка небрежным движением склоняет голову вновь, будто это не она, но я прибыла в услужение к высокопоставленной особе.
– Как поживает Мира? – спрашиваю у Шеритты, пока Брендетта оглядывается по сторонам с видом, точно до сего момента полагала, что покои суженой императора должны быть куда просторнее, роскошнее.
– Всё хорошо, хвала Благодатным, – при упоминании моей дочери на губах Шеритты распускается улыбка, тёплая, искренняя, и я радуюсь её доброму отношению к племяннице, радуюсь, что, похоже, фрайнэ Бромли действительно привязалась к Мирелле. – Она ещё спала, когда я уходила, но не тревожьтесь, о ней позаботятся. Вы увидите её позже.
Брендетта никак не реагирует на очевидно незнакомое ей имя. Шеритта же подходит ближе ко мне, осматривает моё платье и причёску, затем чуть подаётся ко мне, шепчет еле слышно:
– Её отец настоял на её присутствии, – имён она не называет, но и без лишних слов ясно, о ком речь. – Чтобы, как только вы поправитесь и начнёте на людях появляться, она немедля в ваши комнаты пошла и приступила к своим обязанностям.
На ум сразу приходит оброненная фрайном Бромли фраза, что, дескать, в противном случае от Витанских покою не сыщешь ни ночью, ни днём. Я понимаю, что Витания край большой, богатый, не чета маленькой заболоченной Эате, и её господин прав имеет всяко поболе, нежели прочие фрайны. Что у отца Брендетты полно иных забот, кроме как следить за дочерью в столице и выбивать для неё место при дворе, а у меня должна быть хотя бы ещё одна дама, кроме Шеритты. Илзе может приглядывать за Миреллой, быть моей компаньонкой и в отдельных случаях сопровождать меня, но считаться моей дамой в полном смысле этого слова она не будет никогда. И мало кто в этих стенах станет смотреть на неё иначе, чем на мою личную служанку и гувернантку Миреллы.
– Он уже отбыл? – уточняю столь же тихо.
– Нет. Завтра, говорят.
Достопочтенный фрайн желает убедиться, что дочь заняла причитающееся ей место?
Из спальни выскальзывает Илзе, окружённая стайкой служанок, что помогали мне одеваться. Склонённые головы в белых чепцах едва удостаиваются скучающего внимания Брендетты, зато Илзе достаётся взгляд куда более пристальный, цепкий, словно металлические крюки. Поджав губы, Брендетта изучает Илзе так, словно прежде если и видела, то мельком, походя, и лишь теперь получила наконец возможность присмотреться как следует. Илзе одаривает девушку коротким холодным взглядом и отворачивается.
– Полагаю, Стефанио вам скажет… – начинает Шеритта и обрывает саму себя.
– Скажет о чём?
– О покоях.
– Которых?
– Ваших… как супруги императора.
– Они уже готовы?
Хотя чему я удивляюсь? Так ли долго подготавливать покои императрицы к приёму новой хозяйки, если меньше двух лет назад в этих комнатах властвовала предыдущая?
– Да.
– Я думала, что займу их только после венчания.
– Обычно так и бывает, но Стефанио считает, что там будет безопаснее, нежели здесь.
Непонимающе качаю головой. Сколь мне известно, покои императрицы не три комнаты, но целая анфилада богато убранных помещений, в которых с лёгкостью можно разместить треть нашей обители.
– Во внутренние покои сложнее попасть незамеченным, доступ в них дозволен лишь немногим, – поясняет Шеритта, и я проглатываю замечание, что в императорском понимании немногие – это куда больше людей, чем можно предположить с точки зрения что безопасности, что здравого смысла. – И покои императрицы соединены короткой галереей с покоями императора, дабы он мог посещать супругу, не ставя в известность весь двор.
– Хорошо. А… – я бросаю настороженный взгляд на Брендетту и снова понижаю повышенный было голос. – А детская?
Не хочу опять расставаться надолго с дочерью, не видеть моё сердечко ни разу за день, не слышать звонкого её голосочка, однако разлука неизбежна, если она останется у четы Бромли или вернётся в эти комнаты, в то время как я переберусь в покои императрицы.
– Нет ещё. Однажды фрайнэ Аурелия решила было, будто… но те чаяния не оправдались. Поэтому к детской никто не прикасался с тех самых пор, как Стефан был не старше Миреллы.
Я знаком показываю Илзе, что нам пора, и она подаёт мне тёплую меховую накидку. Галерея, соединявшая дворец с храмом, открытая, пусть и выходит в один из внутренних дворов, да и в самой храмовой зале, не отапливаемой и не освещаемой огнёвками, хватает сквозняков. Мы покидаем покои, Шеритта и Брендетта занимают места за моей спиной. Теперь я знаю дорогу и могу без подсказок дойти до храма и трапезной, но мне всё равно неуютно, беспокойно, точно в первый раз. Заставляю себя идти степенно, не слишком быстро и не чересчур медленно, высоко подняв голову и кивая встречающимся придворным. Они не видели меня почти две недели и нынче приглядываются сильнее обычного, выискивают свидетельства тяжести моего недомогания. Пытаются понять, не изменилось ли что-то, о чём они должны всенепременно узнать, гадают, не врут ли слухи, будто и четвёртая суженая чуть было в объятия Айгина Благодатного не сошла, да не по воле божьей, а по человеческой. Я же стараюсь смотреть, но не присматриваться, приветствовать, но не думать, мог ли здоровающийся со мною человек иметь отношение к яду в напитке. Даже с учётом уже уехавших фрайнов, людей при дворе всё равно остаётся более чем достаточно и нельзя подозревать каждого из них.
Бессмысленно и бесполезно.
Их слишком много и у любого может быть мотив.
А может и не быть.
Зато велика вероятность мне сойти с ума от подозрений беспочвенных, разъедающих ржавчиной, но ни на шаг не приближающих к личности истинного отравителя.
Подле входа в храм замерли несколько фрайнов и фрайнэ, негромко беседующих между собою. Едва мы, миновав галерею, равняемся с ними, как один из мужчин поворачивается ко мне, кланяется.
– Фрайнэ Астра.
Киваю мимолётно, улыбаюсь сдержанно, как делаю обычно. Лицо мужчины незнакомо, имя неизвестно и я, не останавливаясь, пытаюсь пройти мимо, но тот ловко преграждает мне путь, кланяется снова, не столько почтительно, сколько настойчиво. Люди за спиной мужчины умолкают, смотрят на меня с выжидающим любопытством.
– Сколь вижу, вы меня не помните… неудивительно, столько лет минуло, да и встречались мы лишь раз. Фрайн Соррен Элиас.
Продолжаю улыбаться, хотя и чувствую, как улыбка эта застывает на губах измученным оскалом. Узнаю одну из дам в компании, склонившую голову в ответ на мой взгляд.
Мадалин.
Глава 14
Мадалин невозмутимо улыбается в ответ той лёгкой скользящей улыбкой, что с равным успехом может означать и сотни оттенков мыслей и чувств, и ничего в частности. Она держится немного в стороне, словно готовая в любой момент отступить в тень, исчезнуть за спинами собравшихся, точно дух-беспокойник, привидевшийся в сумрачном коридоре. Не без усилий я заставляю себя отвести от неё взгляд и сосредоточить своё внимание на фрайне Соррене Элиасе.
