Вокруг было одуряюще тихо. Заклинанием посекло всех. Я огляделась, нашла глазами своего вилерианца и шагнула к нему, но правая нога неожиданно непослушно подвернулась, а онемение поднялось выше, до колена. Я испуганно ломанулась к Мейеру, подволакивая ногу, но едва дохромала до цели и рухнула рядом с ним, когда жёлтый паралич достиг бёдер.
Мейер меня увидел. Его левая рука была испещрена красными пятнами, а правой он неловко, через силу втащил меня на себя. И как смог-то? Лично у меня ноги уже отнялись, а на кожу попала лишь капля этой дряни.
— Что это? — в панике спросила я, чувствуя, как немеют живот и грудь. — Мейер!
Он ничего не смог ответить, лишь улыбнулся непослушными разбитыми губами. Я только теперь осознала, что он уложил меня сверху, чтобы я не лежала в рыхлом снегу, а сам голой спиной оказался на ледяной земле.
— Мейер, ты же околеешь! — в ужасе воскликнула я, но прочитала в его глазах: это уже неважно.
Мы умираем?!
Неимоверном усилием превозмогая паралич, я дотянулась до его губ и коснулась их в последнем кровавом поцелуе.
Глава 15. Метель
Умирали мы мучительно медленно.
Всё тело онемело, даже язык не слушался. В спину вгрызся мороз, а животом я лежала на тёплом Мейере, чувствуя, как редко бьётся его сердце.
Бух, пауза, бух, пауза, бух.
Лбом прислонилась к щеке своего вилерианца и почти ничего не видела. Только Y-образный шрам и длинные бордовые ресницы, на которых застыли крошечные капельки влаги — растаявшие снежинки. Сознание было ясным. Я то лихорадочно пыталась найти выход, то старалась пошевелиться, то впадала в панику, то мысленно прощалась со всем белым светом, то пыталась наложить на Лалиссу и её семейку какое-нибудь заковыристое посмертное проклятие. Но ни черта у меня не получалось! А лишающая сил тёмная стынь заползала в сознание и заполняла всю меня диким, первобытным страхом смерти. Единственное, что ещё держало меня на плаву — сердцебиение Мейера.
Бух. Пауза. Бух.
Вот так всегда, только встретишь накачанного заботливого парня, который готов мыть полы и посуду, так сразу либо его жена на горизонте возникнет, либо окажется, что он не по девушкам, либо возьмёт и умрёт. Девственником, причём. Всем бабам назло. От безумной обиды на мир хотелось выть, но куда там, я даже простонать ничего внятного не могла.
Бух. Долгая пауза. Бух.
А что если другой бух просто не случится? Что если эта чёрная стынь, льющаяся на землю с ночного неба, постепенно выпьет из Мейера всю жизнь, и он будет медленно остывать подо мной, пока я сама не стану заиндевевшей мёртвой ледышкой? Я с ужасом пережидала каждое мгновение между ударами его сердца. Тяжелая рука вилерианца медленно сползала с моей поясницы и в конце концов безвольно упала в снег. Каких усилий ему вообще стоило втащить меня на себя? Даже перед смертью он позаботился обо мне так, как только смог.
Бух. Ещё одна бесконечно долгая пауза. Бух.
Ночная стынь медленно отбирала тепло и надежду. Я дышала изо всех сил, боясь, что вот-вот отключатся лёгкие. Каждый вдох ледяными иглами впивался в нутро, а каждый выдох отбирал согретый воздух, заменяя его чёрным беспросветным холодом.
Бух… и ничего!
Чьи-то руки вдруг вздёрнули меня вверх и завернули в меховой плащ. Я пыталась закричать, пыталась попросить, чтобы они помогли и Мейеру, но не смогла ничего! Меня отнесли в палатку и положили там. Я по-прежнему ничего не видела вокруг и лишь в немом ужасе наблюдала, как перед глазами истоптанный снег сменяется подстилкой. На ней меня и оставили.
Одну!
А Мейер? Что с ним? Его добили?
Истерика душила изнутри, но я даже разрыдаться толком не могла. Пекло веки, в глазах кипели слёзы бессилия, а потом ползли по лицу, оставляя за собой ощущение полного изнеможения. Ну почему всё так? Сейчас какой-то зелёный вилерианец возьмёт и лишит меня счастья, которое я пока толком не осознала и к рукам прибрать не успела. И что делать? Ни пошевелиться, ни встать, ни помочь Мейеру невозможно. Никак!
А ведь с ним было так хорошо! Надёжно, спокойно, безопасно.
Даже если все остальные вилерианцы такие же, никого другого я не хотела. Успела сродниться с этим. Вспоминала его лицо, прекрасные рисунки, которых он так стеснялся, низкий голос и заботливые руки, и хотелось выть от боли. Что с ним теперь сделают? Добьют и оставят на растерзание каким-нибудь местным волкам? Или просто бросят умирать от холода в снегу?
Слёзы катились и катились, под щекой собралась противная мокрая лужа, влага не впитывалась в меховую подкладку плаща, на который меня положили. Я молча рыдала, представляя, как плохо и холодно ему умирать там одному…
Когда Мейер вдруг вернулся на своих двоих, я чуть в обморок не отъехала от счастья. Живой! Не замёрзший насмерть! Такой родной! Злющий, правда, до ужаса, весь грязный, мокрый и всклокоченный. Он откинул в сторону полу накрывавшего меня плаща и взял за обе руки, сжав их в неожиданно горячих ладонях. От счастья я заревела ещё сильнее, а от взгляда на его рассерженное лицо с прилипшей к щеке веточкой, стало легко и хорошо. Хотелось протянуть руку и убрать дурацкую веточку, но я даже губами шевелить не могла, не то что руками. Внезапно в меня хлынул поток уже настолько привычной силы вилерианца. Под кожу словно налили «Колы», а потом добавили таблетку «Ментоса». Кровь противно забурлила, всё тело закололо мерзкими иголочками, будто я отсидела его целиком, включая такие места, на которых сидеть в принципе невозможно. Постепенно ощущение пузырения под кожей усилилось, а я наконец смогла пошевелить пальцами и даже улыбнуться.
Вот только Мейер не улыбнулся в ответ.
— Я сказал тебе не выходить из палатки, — сурово смотрел он на меня. — Лисса, ты хоть понимаешь, что могла погибнуть?!
От его тяжёлого взгляда всё противно сжалось внутри, вся радость улетучилась, а тканевый полог палатки будто просел и принялся наждачить мои оголённые нервы.
— Я и не собиралась выходить… я просто выглянула… подумала… — начала было я, с трудом ворочая языком, но договорить он не дал.
— Нет, Лисса, — твёрдо и уверенно оборвал Мейер. — Ты должна слушаться. И должна была сидеть в палатке. В безопасности, под защитой полога. Это в своём поместье женщина может делать что угодно. Устанавливать любые порядки. Мужчина обязан подчиниться и уступить. Но как только пара выходит за пределы дома, главным становится мужчина. А женщина должна исполнять приказы беспрекословно! Ты должна исполнять мои приказы, Лисса!
— Или что? — с обидой спросила я.
— Или я разочаруюсь в твоём уме и способности мыслить логически, — отрезал вилерианец. — Я очень на многое готов пойти ради тебя. Ты даже не представляешь пока, на что именно. И на многое готов закрыть глаза. Но не на откровенное непослушание в походе! Вне дома любое неверное движение может привести к ранению, похищению или смерти. Поэтому ты будешь слушаться моих приказов, Лисса. Особенно когда мы на чужой территории.
Мейер не повышал голоса, не угрожал, не ставил ультиматумов. Но я прониклась. Таким же жёстким взглядом, кованным из бордовой стали, он смотрел на короля Гленнвайса, и теперь я отлично понимала, почему тот отвёл глаза. Сама не выдержала и сделала то же самое. Жалобно всхлипнула и поджала губы.
— Я всего лишь…
— Нет, Лисса. Никаких оправданий. Я сказал ни за что не выходить. А ты вышла. Это было очень глупо, недальновидно и опасно. Ты могла погибнуть, понимаешь? Ты слишком слабая… то есть хрупкая, чтобы противостоять нашим заклинаниям. Хорошо, что лёмуном тебя задело совсем чуть-чуть, — голос вилерианца стал чуть мягче. — Покажи место ожога.
Спорить не стала, да и видно было, что это занятие — примерно как игра в лотерею — с практически нулевым шансом на успех. Закусила губу и обиженно показала пятно на подъёме стопы. Мейер положил сверху руку, а когда поднял — ожог уже побледнел и никак не ощущался, только щекотала под кожей магия вилерианца.
