— Я не хочу ничего слушать, — Геор вновь поймал жену и утянул ее за собой в спальню. — Все завтра. Я не хочу, чтобы и сегодняшний день кто-то испортил.
— Однако, — усмехнулась Дара. — Его уже испортили. Твоя матушка, Тиам, эта Остерз с ее остротами — она посмела оскорбить принцессу!
— Это мы тоже с тобой обязательно обсудим. Завтра, — Геор потянулся к ее устам. — Все завтра, Дара.
Девушка не успела возразить — адмирал накрыл ее губы нежным, но долгим поцелуем, и Дараэлла застыла, словно завороженная. Она никогда не испытывала влечения к мужчинам и была уверена, что это чувство так и останется ей недоступным, но сейчас, когда странный жар распространялся по всему телу, внезапно осознала, как это, когда в тело проникает проклятая магия горных ведьм, принадлежавшая Геору. Отличить это чувство от любви, должно быть, невозможно, и Дара сама не знала, что с нею происходило. Может быть, она просто была заворожена? Теряла рассудок от его прикосновений потому, что он заколдовал ее, а не потому, что сама того хотела?
Это не имело значения. Ни страх, ни отвращение не возвращались, и Дараэлла поддалась, ответила на поцелуй, чувствуя, что тает, будто лед в чужих теплых руках. Привычные ограничения растворялись, не оставляя ей ни единого шанса вырваться, да что там — даже пожелать этого.
Сильные мужские ладони скользнули вдоль ее спины. Какая-то частичка ее надеялась на то, что пальцы Геора запутаются в хитрой шнуровке, что он не совладает с платьем, но то, должно быть, само поддавалось его необузданной, не захваченной в тиски самообладания магией. Прохладная ткань скользнула по плечам, и Дара почувствовала, как розовеют то ли от смущения, то ли от возбуждения ее щеки.
Говорят, горные ведьмы — лучшие на свете любовницы. Что же, ей не раз рассказывали, как вести себя с мужчиной, только все знания, все то, что она слышала от старших сестер, куда-то исчезло. Дара была благодарна уже тому, что ее пальцы, пытаясь расстегнуть пуговицы проклятого камзола, не дрожали, словно она перед этим выпила слишком много вина. Зато бурлила магия — своя собственная, та, которую она впитала, пытаясь исцелить Тиама, и принадлежащая Геору.
Дара не впервые чувствовала прикосновение его рук к своей коже, Геор ведь с самой первой встречи позволял себе больше, чем можно было кому-либо другому, но все равно, прежде Дараэлла не была настолько беззащитной, настолько слабой, настолько… согласной поддаться соблазну. Все мысли перемешались у нее в голове, должно быть, для того, чтобы легче оказалось отбросить их в сторону вместе со стеснением — и с мешающей одеждой.
Магия сама приглушила свет, оставляя только едва горевшие огоньки свечей, способные лишь осветить силуэт, скользнуть легким сиянием по гладкой коже, будто нарочно соблазняя, распаляя желание, о котором Дара и не догадывалась прежде — думала, все досталось ее сестрам, а она вместо них получила только расчетливый ум и холодное сердце.
Геор едва ощутимо касался ее кожи, оставляя дорожки легких, мягких поцелуев, избавляя супругу от остатков одежды. Дара чувствовала, как скользила по телу, падая к ногам, гладкая заколдованная ткань, предназначенная, должно быть, для соблазнения, а не для того, чтобы послужить последней защитой для женщины. Горные ведьмы свободы в любви, полны желания…
Дара думала, что все это не о ней. Прежде.
Сейчас она вообще не могла думать.
Она не помнила, когда Геор успел избавиться от своей одежды, не хотела задавать себе вопрос, какое принимала в этом участие. Только каждое прикосновение теперь разрядами било тело, даже самые невинные поцелуи, которые он оставлял на ее щеках и шее, на плечах, на запястьях, вызывали дрожь. Дара скользнула ладонью по повязке на раненной руке, и ткань, поддаваясь магической искре, слетела на пол.
От пореза не осталось и следа. Дара провела ладонью по рельефным мышцам, словно пытаясь понять, привиделся ли ей удар чужой шпаги, или, может быть, магия горных ведьм пыталась сделать своих носителей идеальными, чтобы в их вспышке страсти не было ни единого упрека, ни одной отговорки. Она, как завороженная, всматривалась в игру пламени свечи, любовалась, как огни поблескивали, отражаясь от кожи, словно намекая на единение, о котором ни она, ни Геор прежде не могли и мечтать.
— Я не думала, что такое возможно, — выдохнула Дара ему в губы, не зная, правильно ли вообще говорить… И говорить об этом. Сколько у Геора было любовниц? Насколько происходящее сейчас казалось ему дежурным?..
— Я тоже, — выдохнул он в ответ, внушая ей странное торжество и уверенность — что магия все-таки сильнее прежнего опыта, что она — в сотни раз прекраснее тех женщин, с которыми он прежде проводил ночи, что… Что они, возможно, не просто связаны даром, а хоть немножечко, но все-таки любят друг друга.
Геор нашел ее губы в последнем, самом нежном и в тот же момент самом страстном поцелуе — в странном подобии извинения, может быть, за ложь, а может, за причиненную боль, — но Дара знала, что магия защитит ее. Горным ведьмам не бывает больно. А если и бывает, разве они признаются в этом?
…Ей и не пришлось ни в чем сознаваться. Она чувствовала только прохладу простыней и жар мужского тела, пламя, распространявшееся по ее собственному телу и проникавшее внутрь, распускавшееся огненными цветами. Перед глазами все поплыло, но ни зрение, ни слух не имели значения — Дара теперь ощущала иными органами чувств. Ей казалось, весь мир сузился до одной крохотной комнатушки, где она, возможно, превратилась в полноценную горную ведьму.
А может, просто стала любимой женщиной?
Она не могла заставить себя запомнить подробности этой ночи. Все смазалось, ненужные факты ускользнули от нее. Дара помнила только, как погасла, догорев, свеча, оставляя по себе только странный душный запах — и их вдвоем, без лишних свидетелей, без страха, что кто-нибудь может помешать или разлучить их. Дара не чувствовала ни страха, ни сожаления — только страсть, возможно, передавшуюся ей от Геора, и приятную, совершенно иную усталость, накатившую после — а еще глухое биение его сердца, когда она прижалась щекой к мужской груди, вязкую темноту — когда закрыла глаза, — тяжесть опустившейся ей на талию руки и далекие звуки музыки, доносившиеся из зала, где доселе плясали гости…
Глава четырнадцатая
Первое, что почувствовала Дара — это холод. Она открыла глаза, пытаясь понять, где находится, но увидела только совершенно незнакомый потолок и не менее незнакомую кровать.
Воспоминания о прошедшей ночи — неясные, мутные, но однозначно приятные, — возвращались постепенно, волнами, заставляя ее то глупо улыбаться, думая о том, что произошло, то вздрагивать, думая скорее о правилах приличия, чем о чувствах. Дара никогда прежде не подозревала, что сможет ощущать нечто подобное, она казалась себе холодной, ледяной, думала, что ни один мужчина не сможет не то что зажечь в ней желание — по крайней мере, не вызвать отвращения.
Может быть, потому и суженый, что с ним все не так, как с другими?
Только где ж этого суженого носит и почему она должна просыпаться в чужом доме, в чужой постели, в гордом одиночестве, разве что заботливо — и то не совсем, — укрытая одеялом? Это что, такое проявление чувств с его стороны, куда-то убежать?
Девушка села, притягивая одеяло к груди, и осмотрелась. На пустующей подушке на супружеской половине валялась записка, и Дара нехотя потянулась к ней, не представляя себе, какие должны быть оправдания, чтобы она всерьез посчитала их достаточными.
Она развернула сложенный в четыре раза лист бумаги и пробежалась взглядом по знакомым острым буквам — писал точно Геор, она не раз видела его отчеты, да и, казалось, чувствовала тепло руки, выводившей эти строки.
"Вызвал лорд Брайнер по государственным делам. Постараюсь вернуться поскорее. Не скучай.
Геор".
Как невыносимо романтично!
— А разбудить и сказать это ты не мог? — проворчала Дара, выбираясь из кровати и утягивая за собой следом одеяло.
