сердце, верно?
– Что, проверяешь на мне лозунги своего брата?
– Нет. Мне хреново оттого, что нам по восемнадцать, а мы стали оружием. Ты врешь о своей смерти, чтобы тебя не нашел собственный отец. Тебе приходится манипулировать, чтобы выжить. Ты убиваешь ради банды, к которой не хочешь иметь отношения. И совсем скоро на моих руках тоже появится кровь.
Я отвожу глаза, смотрю в пол и рассказываю обо всем, что испытываю. Говорю о своем чувстве вины за то, что натворил Кеон. Но в основном я рассказываю о том, что сержусь на ма, а ведь она вырастила меня и дала мне настоящий дом. Я все еще не могу простить ее, с тех пор как выяснилось, что я не настоящий Рэй, после того как я узнал еще более страшную правду о себе, которая испортила мне всю жизнь. Все, что случилось за последние три недели, кажется безумным. Я реву и мечтаю, чтобы кто-нибудь, пусть даже Несс, обнял меня и соврал, что все будет хорошо.
– Почему ты мне это рассказываешь? – спрашивает он.
– Не знаю. Может, потому что я заколебался быть хорошим братом, хорошим сыном, хорошим другом и хорошим героем, а ты единственный, кто ничего от меня не требует.
Его молчание почему-то заставляет меня говорить дальше. Как в детстве, когда я расстраивался, а папа спрашивал, в чем дело, и я клялся, что не хочу ни о чем говорить, но он сидел со мной, пока меня не прорывало и я не рассказывал все.
– Я не знаю, что бы подумал обо мне отец.
Не успевает Несс задать мне вопрос или прогнать, чтобы в одиночестве съесть разогретые в микроволновке панкейки, как я начинаю рассказывать, каким добрым и открытым был мой папа. Он никогда не говорил ничего плохого о моей ориентации, поддерживал мои отношения с Николасом, потому что вдруг я тоже смогу завести семью со школьной любовью, как и он когда-то? Он старался, чтобы я не расстраивался, когда Брайтон получал блестящие оценки, а я – нет.
– Я очень по нему скучаю, но, может, оно и к лучшему, что он умер. Он бы не увидел, как я превращаюсь в кого-то, кем не хочу быть.
– Я то же самое думаю про маму, – говорит Несс. – Я всегда мечтал стать актером. Мы ходили в кино и на мюзиклы, и я думал… меня тянуло на сцену. Бродвей, блокбастеры, инди-фильмы. Все такое. Мы вместе репетировали школьные пьесы, пока наш водитель вез меня на курсы актерского мастерства, в часе езды от дома. Если бы она узнала, что я использовал весь свой опыт актерского мастерства, когда стал Кровавым чародеем, она бы велела мне забыть про свои мечты. Как когда-то велел сенатор.
Потерять папу в семнадцать было очень тяжело, но я представить не могу, что такое остаться без матери в тринадцать.
– Как ты себя чувствовал после того, как она умерла?
– Странно, – сразу отвечает Несс. – Все случилось внезапно. Сенатор диктовал мне, что я должен чувствовать: гнев, ненависть, отвращение. Заставлял меня плакать перед камерами. Я стал символом – ребенок, потерявший близкого из-за жестокости небожителей, и эта роль была единственным способом получить одобрение сенатора. И не пойми меня неправильно, я сейчас не про объятия. Иногда он жал мне руку, иногда хвалил, но даже это хоть как-то заполняло пустоту, которая осталась после маминой смерти.
Я говорю, что сочувствую его потере, хотя мои соболезнования давно запоздали.
– И я тебе сочувствую. Тебе повезло, что твоя мама так тебя любит, что защищает любой ценой. Мой отец бросил меня в огонь.
Он встает и снова садится в центре комнаты. Это похоже на приглашение, так что я сажусь рядом. Я чувствую запах дешевого лавандового мыла, которое лежит у нас в ванной, и он успокаивает нервы, как хорошая аромасвеча.
– А как это – потерять отца? – спрашивает Несс.
Я рассказываю, что сложно, хотя у нас было время на подготовку. Иногда папа делал вид, что он здоров, но мы не могли ему подыгрывать – он кашлял кровью и трясся от лихорадки так, что нам приходилось везти его в больницу. Ходить в школу было страшно, потому что мы не знали, застанем ли его живым, когда вернемся. Когда все показалось совсем безнадежным, было написано завещание и сказаны все слова, врачи решили, что участие в клинических испытаниях уже ничего не испортит. Правда, они причиняли боль. А заражение крови причинило боль нам всем, особенно Брайтону, который так и не оправился после папиной смерти.
– Повезло тебе с твоим бессмертием, светлячок.
– Думаешь? Этот бесконечный цикл – проклятье. Прошло меньше месяца, а я не могу смотреть в зеркало, потому что не вижу там спасителя, избранного, героя, который нужен Чароходам. Я не хочу сражаться до конца своей жизни. Всех жизней.
– Но если бы мы все были бессмертными, моя мама была бы жива. И твой отец тоже.
– По-твоему, бессмертие решит все проблемы в мире?
– Насрать мне на этот мир. Эта страна собирается избрать президентом моего отца – сенатора, и ни один обладатель силы больше не будет в безопасности. В какой-то момент откроется, что я жив, и он меня убьет, чтобы защитить свой имидж. Я бы не отказался от пожизненной защиты твоих. Вечно бы бегал от сенатора и от Луны.
– Убегать и сражаться – это не жизнь.
– Но лучше смерти.
Не понимаю, откуда он это взял, но звучит жутко.
– Я не хочу терять родных, Несс, но я не доверяю миру, где нельзя умереть, где тебя будут мучить вечно.
Янтарные глаза Несса впиваются в меня.
– Ты что, отказался бы от воскрешения, если бы мог? Врешь.
– Я уже пытаюсь найти лекарство. Я не хочу умирать, но и жить вечно не буду.
– Ты ничего не понял, светлячок. Слишком поздно. Луна – гроссмейстер, который сел за доску задолго до нашего рождения. Она терпелива и расчетлива. Она могла обзавестись силой много лет назад, но зачем это ей? В этом она похожа на сенатора. У нее нет силы, но она одна из самых могущественных людей в городе. Сейчас она умирает, а Венценосный мечтатель появился как раз вовремя, чтобы она успела сделать последний ход.
Вот очень удачный пример человека, которому я ни за что не пожелал бы вечной жизни.
– А что с ней?
– Заболевание крови, – говорит он, и моя грудь болезненно сжимается. – Если человек получил кровь одной твари, кровь другой уже не приживется.
Отличные новости на случай, если мы найдем способ подавлять силу.
– Попытки Луны смешать несколько видов крови вызывали лишь серьезные болезни и значительно снижали силу, полученную от первой твари. И никак не приближали ее к цели.
– Это к какой?
– К бессмертию.
– Истинное бессмертие невозможно, – отвечаю я. – Даже фениксы умирают.
– Ага, – кивает Несс. – Но когда Кеон впервые умер и не возродился, Луна сразу поняла, что кровь одного только феникса не даст ей самой бессмертия. Она не смирилась, как многие алхимики до нее, она пошла дальше.
– И она видит во мне решение своей проблемы?
– Нет. Выпить твою кровь она не может, ей нужна чистая кровь твари. Но Луна не ищет решения, она его уже нашла. Твой старый дружок Ортон тому доказательством.
– И в чем смысл? Смешать кровь небожителя с кровью твари?
– Ортон не был небожителем. Он был призраком.
– Но он мог проходить сквозь твердые предметы. Таких тварей нет.
– Ты прав, – отвечает Несс и замолкает, но я ничего не говорю. – Это самая мощная кровь, и, чтобы ее получить, Луна связалась с алхимиками, которые занимаются некромантией. Она убивала нежить.
Ой, ну хватит. Что мы тут, страшилки
