Ульяна Соболева - Восемь. Знак Бесконечности

Алекса трясло, как в лихорадке.

— Скажи, откуда берутся такие больные уроды, а?

— Хер его знает, Ал. Из преисподней, — Берн хрипло, надтреснуто засмеялся. Он накинул простыню на лицо мертвой девушки.

Алекс достал мобильный и заорал в трубку:

— Мне нужно разрешение на эксгумацию тела Аниты Серовой. Срочно. Плевать как вы это сделаете. Достать сегодня же. Появились новые улики. Берн, буква сохраниться если, тело пролежало под землей более двух недель?

— В гробу?

— А в чем же еще?

— Ал, например, иудеи хоронят своих мертвецов в белых саванах и без гроба, это уменьшает твои шансы что-то найти, точнее мои…вы ведь притащите тело ко мне.

— Нет, она была христианкой.

— Не знаю, Ал. Не могу гарантировать. Сырость, дожди. Могло сгнить вместе с веком, раскиснуть.

— Твою ж мать! Стеф, поехали. Мне нужно это долбаное разрешение прямо сейчас.

— Еще потребуется подпись её семьи, — сказала Стеф, ловко попав пластиковым стаканом в мусорку. Бросила взгляд на Берна, который многозначительно смотрел на ее пышную грудь и пошла к выкрашенным в белый цвет дверям.

Отец Елены Скворцовой, Грегори, был мужчиной невысокого роста, с круглыми залысинами, жидкими коричневыми волосами, очень загнанным взглядом светлых глаз непонятного серо-зеленого цвета. Он нервно сжимал ладони и разжимал. Казалось он не мылся и не брился уже несколько дней. От него исходил стойкий запах пота, древесины, дешевого табака. Его рубашка в блеклую клетку, а-ля кантри, была помятой и совершенно не свежей. Алекс бросил взгляд на его руки. Легкие порезы, заусеницы, грязь под ногтями. Он столяр или ремонтник, а может мебельщик. Работает по двенадцать часов в сутки, зарабатывает копейки, пьет по выходным водку и ездит на рыбалку с такими же неудачниками, как и он сам. Подобные ему не убивают. Точнее, не так. Убивают, но это бытовые убийства — нож в живот, сковородкой по голове, задушить или забить ногами. Грубо, быстро, жестоко. На всю хрень со знаками, итальянским стилетом и прочим гениальным, мать его, дерьмом у столяра Грегори ума не хватило бы и терпения.

— Почему вы поругались с дочерью, Грег?

Тот вскинул на Алекса, помутневшие от слез глаза, и пробормотал что-то невнятное.

— Я задал вам вопрос — почему вы поругались с дочерью? Настолько, что она тут же ушла из дома.

Тот выдохнул и снова сжал дрожащие руки.

— Леночка, она. такая трудная девочка, понимаете? Мы все ради нее со Светкой, а она.

— Неблагодарная дрянь, да? Поэтому вы её убили?

Он вскочил со стула но, не понимающий ни слова по-русски, Ферни тут же усадил его обратно.

— Я любил мою дочь, ясно?! Я любил ее! Может я не самый примерный отец, может я…черт, может я что-то недопонял или не додал. А когда? У меня работа сутки-трое. Я сам себя в зеркале не вижу. Но я любил. Я старался. А она! Она катилась по наклонной. Я видел и хотел уберечь…да что там говорить…не уберег.

Он обхватил голову дрожащими руками, и Алекс нервно выдохнул. Да, не виноват он. Тут невооруженным глазом видно. Истерика у человека и горе. Настоящее, не поддельное. Они его у же часа два допрашивают, а он не меняется, не теряется в ответах, хоть и отвечает сбивчиво и невнятно. Заславский кивнул Ферни и тот принес стакан воды. Грегори выпил и немного успокоился.

— Вы сказали, что когда гуляли по побережью вы видели влюбленную парочку, старика с собакой. А еще кого-то видели?

Алекс сел на край стола и проверил электронную почту, в ожидании последнего заключения и разрешения на эксгумацию.

— Нет. Никого. Это были ранние часы перед рассветом, — он словно задумался, а потом вдруг сказал, — да, там был бегун. Мужчина в куртке с капюшоном и синими штанами с белыми тройными лампасами. Он как раз бежал в мою сторону со стороны парка.

Алекс вдруг резко подался вперед.

— Синими с белыми лампасами?

— Да, именно. Я еще удивился. Сейчас такие не носят. А у него фигура как у юноши и эти штаны…как в годы моей молодости.

Алекс обернулся к Ферни.

— Открой показания свидетеля по делу Веры Бероев. Ирэн…как её там.

Снова посмотрел на Грегори:

— Мы подержим вас здесь. Это не арест. Просто нам нужно, чтобы убийца вашей дочери немного расслабился решив, что мы нашли виновного и пока что будем разбираться. Согласны нам помочь?

Тот быстро закивал головой и по его щекам потекли слезы.

— Только Свете скажите…она там одна. Сама не своя. Сами понимаете…Господи! За что нам это всё?

Алекс бросил взгляд на Стеф и слегка кивнул. Через минуту она уже увела Грегори из кабинета.

— Ну что там? Ферни?

— В показаниях Ирэн фигурирует бегун. Молодой парень в синих штанах с тройными лампасами.

— Это он! Я нутром чую, что это он!

Алекс ударил кулаком по столу с такой силой, что пластмассовая подставка для ручек и канцелярских скрепок перевернулась и те, с металлическим цоканьем, покатились по полу.

Он сам не знал в какой момент из нормального ребенка превратился в животное, которое жаждало крови, боли и агонии. Возможно в тот момент, когда лично застрелил пса на дороге или в момент, когда понял, что мать умерла и её тело выносили у него на глазах из комнаты, накрытое белой простынею, а отец смотрел стеклянным взглядом на эти самые носилки. Данте казалось, что это он умер, а не мама. Ведь с её смертью это действительно произошло. Не стало ребенка, который радовался детству, учил русский язык и смеялся, бегая по комнатам этого мертвого дома, который теперь давил на него своими стенами. Данте превратился в дикого волчонка из которого вырос матерый волк.

Он ненавидел сучку, которая заняла место матери. Красивую брюнетистую самку с торчащей грудью и задницей, как в порно журналах. Товар. Она выглядела, как товар с хорошей рекламой. Как только эта ведьма появилась в их доме Данте почувствовал отравляющую жгучую ненависть. Она пожирала каждую клетку его тела, каждый нерв, взрывала ему мозг. Смотрел на нее и понимал насколько все это омерзительно. Ему было двадцать два, когда он вернулся с Арентины и Киаре столько же, она цепко ухватилась за свое место длинными острыми ноготками, которые Данте хотелось повыдирать с мясом. А ее место было в штанах Франко, которого та держала за яйца так крепко, что старик не видел ничего кроме ее фотомодельных стандартов. Даже их свадьба походила на дешевый голливудский фарс. Ветящийся как новогодний шар отец и рядом с ним дешевка, безвкусица, ширпотреб.

Данте тогда вывернуло наизнанку. Он посмотрел на женщиину, потом бросил взгляд на отца — располневшего, с круглым брюшком, старательно старавшегося выглядеть моложе и ему захотелось истерически смеяться. Видимо на старости лет отец начал верить в чудеса. Это взбесило с первой же секунды. Данте почувствовал ее власть над Марини старшим, а она почувствовала это презрение кожей, какой-то гребанной интуицией, или своей округлой бразильской задницей. Данте не знал, что она там плела его отцу, но эта чертовая тварь явно вознамерилась избавиться от опасности в лице Данте и как можно быстрее. И просчиталась. Она видимо не понимала насколько он опасен на самом деле. Данте никогда не станет добычей — он откроет охоту сам. Интересную охоту, смертельную. Именно тогда у него впервые появилось желание получить эту женщину любой ценой. Не важно как, но заставить ее раздвинуть ноги. Оттрахать как последнюю сучку и избавиться от нее. Раскрыть отцу глаза. Самоуверенному Франко Марини, которого когда-то боялся и от страха мочился в штаны и трясся как бездомная собачонка, которую сейчас побьют палками.