Мы подошли к одноэтажному дому, обнесенному по периметру невысоким, примерно по колено, заборчиком. Все его доски были выкрашены в разный цвет, что придавало жилищу забавный и несерьезный вид. На веранде я заметила пожилую женщину, которая сидела в кресле-качалке и почесывала шею вороны, примостившейся на сгибе локтя. Склонив седую голову с уложенными в высокую прическу волосами, женщина что-то нашептывала птице.
— Вот мы и пришли, — сообщил Лекс.
— Это Нина?! — удивилась я. — А как ее отчество?
— Просто Нина. Не вздумай выспрашивать про отчество или называть «тетя Нина» и «бабушка Нина», — склонился к моему уху и предупредил Лекс. — Она этого очень не любит. Тогда ее ворона выклюет тебе глаза.
Я охнула, а он рассмеялся.
— Охотница, ты такая доверчивая! Ворона тебя, может, и не тронет. Но насчет обращения я не пошутил.
Лекс подтолкнул меня вперед. Стараясь идти уверенным шагом, но уже не чувствуя прежней уверенности внутри, я поднялась на веранду. Женщина поправила на плечах серую пуховую шаль, чуть шевельнула локтем — и птица, захлопав крыльями, переместилась на перила веранды. Возле кресла хозяйки стоял низкий столик, на котором я заметила чашку с остатками кофе и пачку сигарет с зажигалкой. Тут же стоял стул с высокой спинкой, словно приготовленный для меня.
— Это она? Девочка из клана Хромого? — голос у Нины оказался прокуренным, хрипловатым.
— Да, — с каким-то благоговейным почтением ответил Лекс.
— Хорошо. Иди, сынок. Я за ней пригляжу.
Лекс бодренько покинул веранду и поспешил прочь, а мне снова пришла пора удивляться.
— Он ваш…
— Да не сын он мне, конечно! — женщина усмехнулась. — Но я люблю этого засранца, как родного. Да не стой, девочка, садись. В ногах правды нет.
Я опустилась на край стула, придерживая на плечах куртку Лекса. А старушка-то оказалась не промах! На моей памяти так любил выражаться кто-нибудь из наемников, да и у братьев нет-нет проскальзывало словцо, но мне отец категорически запрещал повторять за ними и вести себя развязно.
Нина взяла пачку, вынула сигарету и подкурила.
— Кто твой отец? — спросила она, поглядывая на меня сквозь облачка дыма, которые срывались с ее сморщенных губ, подкрашенных помадой.
— Меня зовут Кира…
— Я знаю, как тебя зовут, — перебила она. — Ты что, не слышишь? Я спрашиваю, кто твой отец?
— Григорий. Может, вы знаете и его? — я не удержалась и добавила в голос язвительные нотки.
Ворона хлопнула крыльями и каркнула на меня.
— Может, и знаю… — протянула старуха, прикрыв глаза. — Но не помню. Не могу вспомнить, как он выглядел. Их было два брата, кажется.
— Да, второй — мой дядя. Дмитрий.
— А кто твоя мать?
— Ее звали Майя, — я вздохнула, как выходило всегда, стоило завести разговор о маме. — Но она давно уже умерла. Ее убили…
— Я помню Майю, — снова перебила меня Нина. — Ты похожа на нее. Но не совсем. Она была просто картинка. Петер влюбился в нее с первого взгляда. И, мне кажется, так и не смог разлюбить.
Я впервые слышала о чем-то подобном. Отец мало рассказывал о прошлом, и любопытство загорелось во мне с новой силой.
— Вы знали мою маму?
— Я видела ее один раз. Тогда Петер привел ее к нам в общину, чтобы познакомить со своими родителями. Он был сыном нашего главы, а она — дочерью главного охотника из соседней деревни, — Нина покачала головой. — Мы все понимали, что такой союз обречен, но молчали. У Петера было право выбора.
— Мама? Встречалась с лекхе?! — круглыми глазами я посмотрела на собеседницу.
Всю жизнь считала, что мама встретила папу, влюбилась в него и вышла замуж. Теперь же словно слушала историю о какой-то другой, незнакомой мне женщине.
— Она не просто встречалась, — заметила Нина, стряхивая пепел, — они любили друг друга так сильно, что моя Инга рыдала ночами в подушку. Петер сильно нравился ей, но был увлечен другой. Мы все удивились, когда Майя вдруг отказала ему и запретила к себе приближаться. Видимо, что-то случилось у них там, в деревне. Может, ее отец узнал? Охотники нас недолюбливали, и это еще мягко сказано. Петер был сам не свой. Бродил по округе, как привидение. Взгляд стал пустым и мертвым. Инга поддерживала его, как могла, и постепенно у них все сложилось.
Я покачала головой. Сложно поверить, что у мамы мог быть в сердце кто-то еще. Скорее всего, она вовремя опомнилась.
— Наверно мама просто решила выйти замуж за моего отца? Поэтому отказала Петеру?
Нина рассмеялась, а ворона снова каркнула.
— Поверь мне, девочка, от такой любви просто так не отказываются. Инга не сразу уговорила Петера уехать из общины, построить дом. Сначала он отказывался, его тянуло к охотничьей деревне, как магнитом. Мы боялись, что рано или поздно его подстрелят. Инга убедила его, что жилу нужно охранять, а для этого стоит обосноваться где-то рядом. Мы все время ждали, что кто-нибудь еще случайно натолкнется на нее. Но настоящей причиной, все-таки, стало ее желание увезти мужа подальше от прошлой любви. И я ее в этом поддерживала.
— Значит, Инга…
— Была моей дочерью.
— А почему была?
Лицо моей собеседницы стало суровым.
— Потому что твой отец и его брат убили ее, Петера и трех детей в их же собственном доме.
— О боже… — я постепенно начинала понимать, — …то, что рассказывал Ивар… это был его отец… и мать… и это был он сам.
Нина кивнула и потушила окурок в пепельнице. Ворона прошлась по перилам туда и обратно, не сводя с меня черных блестящих бусин-глаз.
— Но вы говорите, что его убили, — продолжила я, — но его не убили. Он жив, он…
Я осеклась на полуслове.
— Да, ему повезло, — согласилась Нина, — даже два раза. Первый раз — когда выстрел пришелся в сердце, а не в голову. Уж не знаю, почему у убийцы дрогнула рука. А второй раз — когда этот убийца раскаялся и принес мне его.
— Как принес?
Нина пожала плечами.
— Я помню, это было раннее утро. В мою дверь затарабанили. Я испугалась, но открыла. Это оказался охотник. Молодой. Сейчас я уже не вспомню его лица. На руках он держал моего внука. Залитого кровью. Помню, как закружилась голова. Я села прямо на пороге, а охотник положил мне на руки Ивара и все втолковывал, что он дышит.
Я слушала, потеряв дар речи.
— Охотник сказал, что они захватили дом, и всем нам, всей общине лучше в ближайшее время убраться подобру-поздорову, потому что участь семьи Петера может постигнуть всех нас. Сказал, что он оставил тела на въезде в наше поселение, чтобы мы могли похоронить их. И еще сказал, что когда забирал Ивара, видел, что на его груди лежал львенок. Это подсказало охотнику, что ребенок еще жив, — она пожала плечами, — не знаю, почему не стал добивать. Наверно потому, что львенок не шевелился и тоже казался полумертвым. Так мне сказал охотник. Когда Ивара принесли мне, фамильяра уже не было.
