Наверное, Селина прочла на моем лице, повернутом к ней, всю разнообразную гамму моих эмоций, потому что вдруг рассмеялась почти как в прежнее время:
— Мы оба бойцы, Большой Братец, Мы оба Убийцы Волков. Кто осмелится стать против нас?
Теплая волна ее покоя захлестнула меня с головой. Тут был небольшой пустынный сквер с чугунными скамейками, и мы в единый миг упали на одну из них, ее руки обхватили меня и притянули к себе, ее губы нашли мои — и ее кровь закапала мне на язык. Скромный вампирский поцелуй, первый такой ее поцелуй в моей жизни. О Селина, это как пышная роза по сравнению с шиповником. Как столетнее вино перед еще не перебродившим суслом. Точно глоток солнца в холодной воде. Ты даешь — я принимаю. Я отвечаю — ты берешь…
Я грезил, как в моем укрытии при ярком свете дня. Сначала мы с Мокшей гуляли по Французскому Кварталу, и то ли он был человеком, то ли я обратился в собаку. Потом вдруг я, одетый в кипарисовый гроб, оказался на огромном плоту с человеческим лицом на прямоугольном парусе, что рассекал обширные воды; Селина стояла на корме и отталкивалась шестом от морского дна. Мы с нею плыли прямо в Музей Серебра, который частично погрузился в воду, только нам это нисколько не мешало.
Вот Селина спрашивает мерцающую пустоту:
— Диамис, мне нужен мой Большой Наряд. Тот, при котором Тергата.
— Детка, неужто ему здесь место, — всплескивает руками Диамис, видом и речью совсем комическая старуха, если бы не сплошная телесная прозрачность. — В нем и серебра почти что нету, и вообще…Там, где он есть, я не могу ничего взять, потому что я ведь как туман. Ты не можешь, потому что там уже нет тебя самой. А вот твой побратим, твой клятвенный брат — он смог бы. Он для моих сторожких друзей будет тем же существом, что и ты, но вполне пригодным для дела.
— Разве ты не помнишь? Нет у меня побратима.
— Так сделай!
Селина обернулась ко мне:
— Грегор, ты знаешь, о чем мы?
— Ты же мне говорила и объясняла Римусу.
— Это ведь покрепче любого иного родства. И на все времена.
— Я согласен, если тебе надо, — ответил я. — Ведь кровью мы уже обменялись, разве не так?
Оказалось, что не совсем так. Впрочем, наш обряд побратимства явно отличался от классических вариантов, как прошлых, так и будущих, потому что никакого вина не было и не могло быть. Я выпил глоток из ее вены, потом она слегка надрезала мою жилу ногтем и взяла толику моей крови, чтобы смешать не в кубке, а в живых сосудах. Диамис ухватила нас обоих за волосы и состыковала лбами, сплела из наших волос «двузубую» косицу и отрезала кстати случившимся призраком кинжальчика, по-моему, из тех, которые любая порядочная уроженка четырех динанских провинций носит меж своих грудей. Волосы она сожгла, вернее, попросила об этом меня, и обсыпала нас их останками, как в Пепельную Среду. А потом мы хором произнесли главные слова:
«Я вяжу себя клятвой и окружаю себя словом. Чтобы не было для меня мужчины выше Грегора Льва, женщины выше Селины Ласки. Чтобы быть нам плечом к плечу в бою и рука в руке на пиршестве. Одна мысль, одно сердце, одно дело!»
— Всё, — вздыхает Селина.
— Всё, да не очень, — Диамис поджимает губы, — В старину, когда хотели, чтобы ладно было с побратимством, еще именами обменивались. Вот ты скажи, дочка, не у вас ли с Нойи та размолвка вышла?
— Ты права. Уж если суеверить, то на все сто процентов.
— Опять-таки, если пол разный, то прозваниями лих поменяешься, — продолжает старуха в том же ключе. — Юноша, вам папа с мамой не покупали еще каких святых? Вот если бы Марию, тогда совсем хорошо. Как у Эриха Марии Ремарка. Есть и такие имена, что для обоих полов годятся.
— Они бедные были, — оправдываюсь я. — Мой отец и моя мать Габриэль.
— Материно имя хорошо, да не годится. Незнамо кто на него отзовется.
— Я-то знаю, как тебя позвать, — говорит Селина. — Фатх. Победа. Это мужское имя, но мне его однажды честь по чести подарили.
— А, уж и некогда растабарывать, — машет Диамис рукой. — Всё одно клятву на других именах принесли. Идем, юноша, след нам поторопиться.
…Мы с Диамис без конца плутаем в каких-то мрачных коридорах, слыша неподалеку плеск воды, шуршание лапок или крыльев. Пыльные залы, которые выражают идею бесконечности или необозримости. Эхо в них забывает вернуться назад и теряется в невидимых сводах.
Наконец, мы приходим. Ряд высоких сундуков с плоскими крышками, моя спутница указывает мне на один из них, и я с превеликим трудом разламываю сундук пополам. Там лежит какой-то узкий и длинный футляр. Наклоняюсь, беру его в руки — тяжело, что-то мелкое вырывается оттуда и падает обратно.
— Что, и твоей кровопивской силы маловато поперек времен ношу тягать? — с ехидцей говорит Диамис. — А то на меня дело повесить собирался. Ладно, и так сойдет. Главное уже у нас.
И снова мы петляем и тонем в пыли и воде… без конца…
Когда я отошел от наших совместных видений, вокруг нас уже стояли и смотрели.
Сероглазая рыжеволосая Махарет в белом узком платье до пят: алебастровая ваза-светильник из гробницы Тутанхамона, до краев наполненная светом. Римус: он явно встревожен. Ролан — без своих детишек — прижимается к его предплечью. Устрашающе невозмутимая Джесс. И гигантского роста северянин с повязкой на глазах: Торнбьерн. Он ухитрился так провиниться перед нашей Древнейшей (и потрафить Римусу), уничтожив на ее глазах итальянца, в свое время силой отнявшего Ролана у моего старшего римского друга, что она согласилась в наказание ему отобрать себе его глаза взамен тех, что была преступно лишена. И тем самым привязала себя к нему навечно — цепями из своих волос, что так крепко держали меня после наиболее рискованной моей авантюры. Только вот что Торнбьерн делает здесь и сейчас? Он, конечно, силен почти как Первенцы Священной Сущности и способен видеть глазами других или сам воспринять рой горящих точек вокруг любого Живущего, — размышлял я, чтобы успокоить свое сердце.
Нет, всё-таки я шибко волновался, а если не мог испугаться — так только потому, что в меня больше не влазило. А вот Селина — та, по-моему, наслаждалась ситуацией. И тихонько бормотала:
— Вот они каковы, а я и не знала. Поистине, в них живет «…свет небес и земли. Его свет — точно ниша; в ней светильник; светильник в стекле; стекло — точно жемчужная звезда. Зажигается он от дерева благословенного — маслины, ни восточной, ни западной. Масло ее готово воспламениться, хотя бы его и не коснулся огонь. Свет на свете!»
— Вы, оба, — сказала Махарет вместо приветствия. — Он верен себе, как никогда ранее. А ты заносчива, юное Дитя Крови: хвалишься, что можешь меня прочесть, когда даже я тебя не могу.
