Старшая сестра, бастард, по имени Меллил осмелилась как-то испросить у Иорама, чтобы Незаконнорожденным было воздано должное, и ответ ее отца, который даже в своем отказе сумел похвалиться своей плодовитостью, был таков: «Во всем Эретце не найдется столько замков, чтобы хватило на всех ублюдков, которых я породил».
Тем не менее, несмотря на все преимущества, которыми пользовались доминионцы, они прислуживали Иаилу, доставляя тому удовольствие, а удовольствия Иаила, судя по всему, были из разряда отвратительных вещей.
— Продолжай, — сказал Азаил. — Какая следующая причина?
Лираз загнула второй палец.
— Второе, будучи Незаконнорожденной, я никогда не лягу под Иаила.
Акива мог только стоять и, пораженный, во все глаза смотреть на Лираз. Это было впервые, чтобы он услышал, как его сестра упоминает о своей личной жизни, даже таким нетривиальным способом. Она носила свою свирепость, словно доспехи, будто броню — казавшись при этом бесполым существом. Лираз не трогала ничье сердце, и ее сердце оставалось нетронутым. А представить ее... под Иаилом... отвратительно. Этот образ был тут же отвергнут.
Азаил выглядел таким же ошарашенным, как и его брат.
— Надеюсь, что так и будет, — промолвил он, с едва скрываемым отвращением.
Лираз закатила глаза.
— Да вы только поглядите на себя. Вам же известна дядина репутация. Я только говорю, что не подвергаюсь риску из-за кровного родства. Слава и хвала Светочам за это. И ничего более.
— К чертям Светочей, — огрызнулся, негодуя, Азаил. — Ты в безопасности, потому как выпотрошишь его голыми руками, если он только попытается к тебе прикоснуться. Я бы и сам вызвался сделать это, но прекрасно понимаю, что к тому времени, как кто-нибудь подоспеет, наш дядюшка будет уже вывернут наизнанку, и предстанет в менее уродливом виде.
— Полагаю, ты прав, — устало сказала Лираз, взвесив слова Азаила. — А что скажешь по поводу других девушек? Думаешь, они не хотят вывернуть его наизнанку? А что потом? Виселица? Ведь все и так сводится к жизни или смерти, не так ли, и стоит ли цепляться за эту самую жизнь, что бы ни случилось. Ведь... так?
Она посмотрела на Акиву. Она его что ли спрашивает?
— Что?
— Стоит ли цепляться за жизнь, несмотря ни на что?
Спрашивала ли она о том, есть ли смысл жить надломленным, жить с потерей? Считала ли она, что его потеря была значительной? Действительно ли она хотела это знать? Или просто хотела как-то задеть его? Порой ему казалось, что он вовсе не знает своей сестры.
— Да, — осторожно сказал он, думая о кадиле и Кару. — Пока ты жив, всегда есть шанс, что все наладится и станет лучше.
— Или еще хуже, — сказала Лираз.
— Да, — согласился он. — Как правило, становится хуже.
Вмешался Азаил:
— Сестра моя, Солнышко, и братец мой, Лучик света. Вам двоим должно бы сомкнуть ряды. Сплотиться. Иначе утром из-за вас нас всех убьют.
Утро. Все они знали, что должно произойти утром.
Лираз поднялась на ноги.
— Я собираюсь поспать, сколько смогу. И вам двоим, следовало бы сделать то же самое. Когда они прибудут сюда, думаю, возможности отдохнуть не будет ни у кого.
Она ушла. Азаил пошел за ней.
— Идешь? — спросил он Акиву.
— Через минуту.
Или нет. Акива посмотрел на небо. Оно было все таким же темным, насколько он мог видеть, но ему показалось, что он почувствовал перемену в воздухе: сквозняк от множества, множества крыльев. Это была иллюзия или пророчество, или просто страх.
Сегодня ему предстояло пройти длинный путь, чтобы спасти химер. Не было ему покоя. Скоро должны были прийти Доминионы.
Прим. переводчика: *джелаба (длинный балахон с капюшоном; традиционное одеяние в Марокко и других странах Северной Африки)
**Доминион — сущ.1) доминион; 2) обычно мн.; ист. владение (короля); вотчина (феодала); 3) господство, владычество, власть; 4) суверенное право, суверенная власть
35
РОЛИ
Сфинксы осторожно протянули кошачьи лапы к земле, вокруг них клубилась пыль. Остальное химерово войско выбиралось через двери и окна во двор, чтобы послушать их доклад. Там же был и Тьяго, шагающий из караулки. Кару недоумевала. Что же они сделали? Не только сфинксы, но и все остальные патрули. Ее посетило некое ощущение нереальности происходящего, когда она поняла, что ноги несут ее туда же, куда идут и все остальные.
— Кару, — крикнула ей вслед Тен, но она продолжала идти.
Тьяго заметил Кару и остановился, следя за ее приближением. Солдаты проследовали за его взглядом, как и сфинксы. Все разглядывали ее без какого-либо выражения на лице, а Тьяго улыбнулся.
— Кару, — сказал он. — Все в городе прошло хорошо?
— О. Прекрасно, — ее руки стали липкими. — Тебе не нужно останавливаться. Я просто буду слушать.
Волк в недоумении склонил голову.
— Слушать?
— Доклад, — Кару почувствовала, как уменьшается, начиная запинаться. — Я просто хотела знать, что мы собираемся делать.
Она не знала, чего сама ожидала от ответа Тьяго, но точно не этого: — Может быть, есть кто-то, о ком ты особо беспокоишься?
Лицо Кару горело. Коварный подтекст.
— Нет, — сказала она, чувствуя себя оскорбленной. Она также была взволнована, осознавая, что все, что она сейчас скажет, будет воспринято как беспокойство за серафимов. За Акиву.
— Вот и хорошо, не переживай, — еще одна улыбка Волка. — У тебя есть над чем подумать. Ты потеряла сегодня целый день впустую, а мне нужно, чтобы к завтрашнему дню была готова другая команда. Как думаешь, справишься?
— Конечно, — ответила за нее Тен и взяла Кару за руку, как сделала это вчера. — Мы уже идем.
— Хорошо, — сказал Тьяго. — Спасибо.
Прежде чем начать речь, он подождал пока они уйдут.
Кару очнулась от какого-то ступора. Это не значило, что Тьяго не хотел обременять ее деталями, это значило, что он однозначно не хотел, чтобы она знала о том, какие шаги он предпринимает. Когда Тен тащила ее прочь, Кару закрыла ненадолго глаза, глядя на Зири. Он выглядел таким настроженным. Замечание Тьяго... Они все еще думают, что она любит Акиву? А ведь они даже ничего не знают про Марракеш и Прагу. Или о том, что она встречалась с ним совсем недавно. Встретила его и... Нет. Ничего. Она оставила его в прошлом. Это главное. На этот раз она сделала правильный выбор.
Когда они вышли со двора, Кару выдернула руку из тисков Тен, поморщившись, когда потревожила свои синяки.
— Какого черта? — сказала она. — Я думаю, у меня есть право знать, за что я плачу своей болью.