и я сразу же ощутил на лице прохладные прикосновения. — Это что? Из-за меня всё?
— Из-за тебя, беда ходячая. Забирай своего защитника и что б я вас в глаза ни видел, — со вздохом приказал Горыныч. — А ты, Федя, раз боги тебя прикрыли, решил, что управы не найдётся, да? Так ведь на каждый металл свой кузнец.
— Свой, может, и свой. А что мертво уже не помрёт, Горыныч.
— Так ты не мёртвый ещё пока. — И не живой, — и вроде рожа насмешливо-наглая, а в голосе горечь. Я такую хорошо знаю. Сам вечно через неё строил из себя не пойми какого храбреца. А самому удавиться хотелось, порою.
— И не оживёшь.
— Сука ты, Горынев, — вроде ничего такого ему Светослав не сказал, а тот кинулся на здешнего СБшника с кулаками и тут же заорал, сбивая со шмоток огонь.
— Ещё раз подойдёшь без почтения, зажарю, как курицу гриль, — и вроде звучало буднично, не как угроза, но сразу ясно, что лучше не проверять. Даже мне ясно, несведущему, а эти-то двое, небось, давно знакомы. — Забирай быстро запевалу своего и валите назад в курятник.
К удивлению, Федор набычился, глянул на нас с Васькой недобро, скупо кивнул Тиму со Светкой и правда скрылся в дверном проёме.
— Вы тут ещё? Я кому велел свалить? — по лицу Горыныча, ровному, как каменному, не удалось понять, злится он или что. Вроде говорили, что псих-психом, а вон — держится молодцом. Как будто все это раздражает его чуть больше пролитого на свежую рубаху пива.
— Это увольнение? — Ну а что? Уточнить уже сразу, чтоб знать, на что рассчитывать.
— Это отгул по состоянию здоровья. Завтра лечишься, послезавтра на смену. Опоздаешь — можешь не приходить вообще.
— Спасибо.
— На хлеб не намажешь, — Горынев усмехнулся, поворачиваясь к другу. — Тим, подкинь этих проблемных до хаты Яги, чтоб не нарвались по пути ещё на что. А я пойду за птицами прослежу.
— Прости…
— За что?
Тим проводил нас до выхода в нашу, людскую часть мира, вызвал такси со своего мобильника и заботливо усадил внутрь, когда-то приехало. Видно, хотел убедиться, что не вернёмся.
— Так за драку… это из-за меня же… я…
— Слушай, давай до дому доедем и поговорим, — получилось резко, но после драки ныли ссадины, болела голова, недавняя злоба подосела, оставив на прощание привычную усталость и апатию, как часто бывает после драки. Уже и забыл, что запал проходит быстро, а последствия нет. Я всё ещё злился на Ваську, хоть и понимал умом, что этот петух нещипаный как-то на неё воздействовал. Теперь, следя расфокусированным взглядом, как мимо плывут смазанные серые пятна деревьев и чуть реже яркие рыжие круги фонарных светильников, перебирал в голове события вечера. Этот бармен, Уильрих, намешал мне что-то в пойло. Для прозрения, так он, кажется сказал? Может, потому и мерещилось всякое?
Таксист несколько раз бросил обеспокоенный взгляд в зеркало заднего. Моя разукрашенная и начавшая заплывать рожа вызывала вполне определённые подозрения: то ли алкаш, то ли дебошир. Хуже, только если два в одном. Вдруг девчонка — только прикрытие или пособница, а на самом деле сейчас тормознём и прикопаем в тёмном лесу. С другой стороны, вряд ли он миллионы с собой в бардачке возит, а тачку потом всё равно никуда не спихнёшь. Приметно слишком.
— Да трезвый я, дядя, расслабьтесь, убивать и грабить не буду, — Василиса до этого тоже задумчиво глядевшая в окно, обернулась, обдав меня укоризненным взглядом. Таксист усмехнулся, в кустистые, тёмные усы, качнул головой и выдал по-свойски, как соседские мужики:
— Холодное бы приложить, а то завтра света белого не увидишь.
Вполне могло оказаться, что и так не увижу, хоть ты обложись льдом и спи в морозилке — пусть свербение так и прошло, не превратив меня в зверя, прежней уверенности в избавлении от проклятия я уже не ощущал. Удивительно, но рядом с Васькой вообще никакой уверенности не было. С чего искала? Чего вдруг извиняться надумала и, главное, не выставит ли с порога опять?
Запоздало понял, что ехать с ней домой мне было совершенно бессмысленно. Это ж потом топать назад пешком через лесную полосу вдоль дороги. Ночевать-то мне по-всякому в “Кости” вернуться надо. Спасибо Горыневу, что не дал пинка за первый же проступок. А все говорят бешеный. Вполне нормальный мужик. Получше многих.
Такси зашуршало гравием, свернуло к знакомому забору, где старомодные лампочки позвякивали на ветру, напоминая нанизанные на верёвку черепушки мелкого зверья. Жутко.
Едва мотор заглох, я стал рыться в карманах формы, запоздало осознав, что оплатить поездку совершенно нечем. Откуда у меня деньгам взяться? Первый день работы и тот, псу под хвост — недосуг было аванс клянчить.
Заметив мою растерянность, Васька спохватилась:
— А у меня вот там в сумке деньги, я сбегаю, подождёте? — внутри неприятно царапнуло стыдом и горечью. Девка в такси катает. Что за мужик из меня?
— Так оплачено тем господином ещё во время посадки, — усмехнулся таксист. После обещания не грабить он вообще заметно повеселел, как будто поверил на слово. Странный, конечно. Что мне мешало соврать?
Все они тут странные…
Василиса вышла, а я всё думал, не попросить ли отвезти назад, как только девушка спокойно и безопасно скроется в доме. Делать мне тут в ночи нечего. Поговорить, если уж захочет, можно и днём.
Таксист обернулся, вопросительно переводя взгляд с меня на Ваську, застывшую в ожидании в паре шагов от машины.
— Раздрай что ли?
Ненавижу, когда люди не в своё дело лезут!
— А хоть бы и он!
— Моя бабка всегда говорила: день поссорит, ночь — помирит, — водила подмигнул и дёрнул подбородком, явно намекая, что пора бы и честь знать — выметаться, пока насильно не вымели.
— Удачи на дорогах! — за злым хлопком дверью ему вряд ли было слышно и половину фразы. Дядька посигналил на прощание, как если бы был нам старым другом и газанул, обдав дорожной пылью, зараза.
— Приехали, — Василиса пожала плечами. Между нами повисла неприятная неловкость. Тягучая и какая-то давящая тишина. — Зайдёшь? У меня лёд есть…
— Зайду, коли не выгонишь. — Не стоило соглашаться, я знал это точно. Гордость бы проявить, сама ж недавно выставила, а теперь по первому зову бежать что ли?
— Кстати, об этом… — мгновенно считав намёк, Васька потупилась, но потом смело вздёрнула острый свой подбородок и посмотрела в глаза: — Я погорячилась тогда. Наговорила… А потом ты не пришёл и вообще… — глаза её заблестели вдруг.
Неужто рыдать надумала?
