— Хорошо.
— Вижу, — улыбнулся мне Ирвин. — Простужены, но не напуганы.
— Именно.
— Тогда вам вот такую вкусняшку, — протянул мне другую колбочку, в которой плескалась мерзкая — и это было видно с первого взгляда — жидкость.
— Вкусняшка, говорите, — с подозрением посмотрела я на Ирвина. А про себя подумала, что молодежный жаргон нашего мира получил уже в империи Тигвердов достойное распространение. Наверняка это слово — результат общения с Феликсом.
— Вероника, — распорядился его величество, морщась от того зелья, что ему выдали. — Пейте!
— Хотите, чтобы не вы один страдали? — укоризненно посмотрела я на него.
— Конечно, — довольно кивнул он мне. — Я же тиран и деспот.
Зажмурилась. Выпила. Если не смотреть на мерзкий внешний вид, то зелье на вкус оказалось не таким уж и ядом…
— Перед сном выпьете еще вот это, — Ирвин с гордостью кивнул на еще одну прозрачную колбочку еще более отвратного вида.
— Слушайте, а почему вы емкости делаете прозрачными? — спросила я. — Ведь было бы гораздо проще, если бы не видно было, что пьешь…
— Никогда об этом не задумывался, — с полнейшим равнодушием к моральным терзаниям пациентов отозвался главный придворный целитель. — Оставляю вам целый кувшинчик с успокоительным. Пейте сами и поите всех подряд.
На этом Ирвин откланялся.
— Что в письме? — тут же повернулась я к Ричарду.
— Вы же несколько часов провели на скале в обнимку с этим письмом.
— Как я буду читать? Оно же вам адресовано, — обижено посмотрела я на него.
В ответ он протянул мне лист бумаги.
— Читайте.
— А лучше вслух, — распорядился император. — Мне вот тоже интересно, за что я буду молодого человека известной фамилии на рудники отправлять.
— Если он в живых останется, — откликнулся на фразу императора его сын. В его голосе смешались и раздражение, и гнев, и жалость…
— Давайте сюда письмо, — приказал император. — Буду читать.
Я передала ему листок бумаги, Фредерик сначала пробежал его глазами, покачал головой. Потом стал читать.
«Милорд Верд!
Я виноват. Во лжи и предательстве. И тем убийственнее, что виноват я в этом по отношению к вам, к человеку, которого я безмерно уважаю.
Все началось летним днем, когда я впервые увидел вашу новую экономку. Веронику… Вы же знаете, я всегда скептически относился и к самому понятию любовь и к тому, что ради нее можно совершать какие бы то ни было безумства… Можно. Оказывается, можно.
Наши встречи. Наши чувства. Я понимал, что ничего из этого не выйдет. Девочка-сирота из непонятного какого провинциального городка и я, наследник древнего рода. Глупость же! Но никто из нас не боролся с собой. Да, наверное, это было и бессмысленно.
Правда, что открылась мне в один момент, была и вовсе ужасна. Вероника оказалась не просто девочкой, по воле случая оказавшаяся в вашем доме. Ее отправили к вам, чтобы шпионить. Кроме того, она должна была стать вашей любовницей — и в идеале понести от вас.
Откуда я это знаю?
Вот тут и начинается история моего личного предательства.
Однажды Вероника сказала мне, что ей надо уехать в столицу. Она так нервничала, так старательно рассказывала, что необходимо докупить какую-то мелочевку по лавкам…Я не мог не заподозрить ее. Правда, заподозрил я ее в том, что в столице у нее есть еще кто-то. И, терзаемый ревностью, я отправился вслед за ней.
Ее отчитывал какой-то мужчина. Судя по голосу, не первой молодости. Он был в гневе. Хлестнул ее по щеке, грозил убить, если она не выполнит того, за чем ее послали к вам в дом.
Вероника плакала и пыталась объяснить, что милорд даже не смотрит в ее сторону, а просто забраться к нему в постель она не может. «Милорд Верд в гневе страшен», — говорила она, и выражала уверенность в том, что подобный поступок вызовет его дикую ярость. В ответ она получила еще несколько пощечин и заверение в том, что она отправится рабыней в бордель. И тогда о гневе и ярости узнает все. Пока ее не заимеют до смерти, а уж об этом ее заказчики позаботятся.
Кроме того, ей сказали, что на ней заклятие и забеременеет она с первого раза.
И я понял, что помимо всего прочего, Вероника, скорее всего, уже беременна. Ведь мы уже были близки.
Что мне оставалось делать? Я проследил за мужчиной, который в ней разговаривал. И убил его. Безо всяких сожалений, как бешеную собаку. Дело не завели потому, что я обставил все, как сердечный приступ. Все, как нас учили. Потом я кинулся вслед за Вероникой. Но было уже поздно. Напуганная девочка уже оказалась в вашей постели. В ту самую ночь, когда вы вернулись пьяный, как никогда раньше.
Что я почувствовал? Ярость. Ревность. Отчаяние. Я хотел ее убить. Я хотел убить вас. Особенно за то, что вы были в бешенстве оттого, что это нежное, чистое существо отдала вам себя. Пусть не по своей воле… А вы были недовольны.
Я перехватил Веронику, когда она убегала. Я смотрел ей в глаза — и не понимал, что мне делать дальше. Я проявил малодушие. Дал денег, прикрыл магически — и отпустил. Я не смог выдать ее вам, понимаете… просто не смог.
Теперь она мертва. Я — предатель. А моя дочь у них.
Я прошу прощения за тот переполох, который поднял — мне необходимо было переговорить с миледи Вероникой, а просто так к ней было не подойти.
За предательство прощения не прошу — прекрасно понимаю, что и смерть не искупит этого. Все, что мне остается — это попытаться спасти своего ребенка.
За сим и остаюсь вашим благодарным учеником
Граф Троубридж.
Смолк голос его величества. Мы подавленно молчали.
— Идиоты, — высказался Фредерик. — Оба. Он — влюбленный дурак. А ты…
Он раздраженно посмотрел на сына:
— Ты когда-нибудь будешь видеть то, что происходит вокруг?
— Да мне и в голову не могло прийти… — растерянно проговорил Ричард. — Я вообще летом в поместье практически не жил. Сборы в Академии — мы на юге были. Потом я в Северной провинции порядок наводил. Губернатор там проворовался — и всячески следы заметал. Людей Крайома, что занимались расследованиями, — положили. Мы с военными присоединились к расследованию — пришлось вести его уже своими методами.
— Ага… В провинции порядок он навел. А в собственном доме? Ты понимаешь, что было бы…
— Понимаю.
— А я — нет, — влезла я.
— При соответствующем ритуале с помощью крови младенца рода — если он рожден от старшего сына — можно уничтожить не только отца. Но и всех членов рода.
