— Пока не знаю. Дом в стазисе… ах, нет, уже нет. Умничка Тони знает свое дело.
Дом задышал, но не так, как живое, жилое место – как агонизирующий, погибающий зверь. Захлопали окна, забились, взлетели к потолку занавески на лестничной площадке. Вокруг нас с ревом закружился морозный ветер с запахом затхлости. Я закрыла лицо руками.
— Разница в давлении! — прокричал Вележ. — Сейчас закончится, не бойся! Ну вот… идем.
Все стихло, но дом продолжал… корчиться в муках. По крайней мере так его ощущала я.
— Спалить бы здесь все потом … к импам собачьим, — бормотал под нос Вележ, шагая по скрипучим ступенькам, — так ведь продадут кому-нибудь после очищения. Глупцы. Ни один ритуал такое не очистит.
На середине лестницы форензик продолжил свой тест на знание паронормального.
— Эктоплазма. Что это?
— Это… плазма, видимое проявление анти-коловрата… единственное видимое проникновение Той Стороны в наш мир, чаще всего опасное, — отрапортовала я, слегка задыхаясь – мне не хватало кислорода. — Проявление эктоплазмы ощущают все, в той или иной степени… например, страх, беспокойство в зараженных фантомами домах. Видят ее не все. Только маги ее видят.
— А общаются с призраками единицы, — Вележ многозначительно на меня обернулся. — Вот сейчас и проверим…
Он не договорил. Как-то странно запнулся. Мы были уже наверху, стояли перед раскрытой дверью. Единственная комната на втором этаже смотрелась неестественно, словно кто-то снес из помещений все перегородки. Скорее всего так оно и было. Но это были мелочи по сравнению с тем, чем она была наполнена, эта комната. Будто кто-то большой и неуклюжий заполнил ее кукольными принадлежностями. Будто тебе предложили развлечься в балаганном аттракционе, одном из тех квестов, где из стен выскакивают пластиковые уродцы в форме – уродливые карлики или огромные мохнатые пауки, а с потолка свисают безголовые тела.
В комнате не было мебели – ее заменяли выполненные в натуральную величину, вырезанные из картона картины, наклеенные прямо на веселенькие, в крупный цветок, обои: двухмерные шкафы, тумбы, даже ванная и унитаз. Я почувствовала себя маленькой и попавшей в ловушку. Ребенок-великан вот-вот заглянет в окно, протянет руку и схватит… свою игрушку. Когда глаза привыкли к аляповатым фигурам, я разглядела обитательницу этой фантасмагории – девушку на кровати. Кровать была единственным настоящим предметом мебели – узкой, с шариками из кости на ажурной железной спинке. Такие были в моде лет… семьдесят назад?
Она лежала, по-кукольному подняв в воздух согнутую в локте руку. Мертвые глаза смотрели в потолок.
— Мы вовремя, — хрипло сказал Вележ. — Скоро начнется манифестация. К счастью, неполная, ослабленная: полнолуние уже миновало. Это плюс. Зато за окнами темнеет. И как-то подозрительно быстро. Это минус.
— Откуда вы знаете? — пропищала я, выдавливая голос через стиснутое ужасом горло. — Что она не ушла, а все еще здесь.
— Потусторонние рефлексы: холод, ветер, звуки. Слишком сильны эманации смерти. Слишком она была ужасна… ее смерть. Много эмоций: боль, отчаяние, страх. Ты все еще слышишь тиканье часов, Лучезара?
Я прислушалась и кивнула.
— А часы-то вон, — Вележ указал на стену над кроватью.
Часы были картонными, как и вся мебель.
— Не думала учиться на экзо-форензика? У тебя неплохо получается. Так, девочка, работаем. Вон там сделай дорожку из соли. Палочки вокруг кровати, втыкай прямо в щели между половицами. Зажги все. Фу, ну и вонь! Сюда идет наше начальство. Молчать и таращиться. Это у тебя тоже неплохо получается.
— Почему вы меня прикрываете? — прямо спросила я.
Снизу эхом донеслись голоса. Хлопнула дверь.
— Потому что… нам нужно поговорить, — сказал Вележ, надевая ярко-синие перчатки. — У тебя есть кое-какая информация для нас с Мадленой. Все потом… за хорошим стейком. А пока слушай. Вдруг покойная захочет пообщаться. Судя по паронормальной активности, это тип «кей», не ниже… Вы вовремя, господа. Она вот-вот манифестирует.
Райяр выдохнул и выругался, обняв себя за плечи и затравленно оглядывая комнату. Олевский молчал. Его лицо было белым, как бумага. Я непроизвольно шагнула вперед…
… обнять…
… успокоить…
… согреть заледеневшую душу…
… погладить по слегка заросшей щеке…
… ты не виноват… это ложь, что ты виноват… не слушай их…
Что это со мной? Слишком много эманаций вокруг – расчувствовалась. А не надо бы: я голем без эмоций.
В комнате заметно потемнело. Ногам стало еще холоднее. Я опустила взгляд вниз: от кровати по полу кучерявым рисунком расползались узоры инея, изо рта вырвалось облачко пара.
— Началось, — невыразительно произнес Вележ.
Глава 17.1
Глава 17.1
Форензик вынул из своей замечательной сумочки крошечный диктофон и начал монотонно начитывать на него отчет о происходящем. А тем временем в комнате становилось все холоднее. Лепестки инея доползли до дорожки из соли и перестали расползаться, не в силах преодолеть барьер. Краем глаза я видела напряженное лицо Олевского.
Над телом сгущался и темнел воздух.
— … проявление паранормальной рефлексии усиливается… приборы показывают минус двадцать одну единицу анти-коловратного проявления, — говорил Вележ в диктофон. — Ощущаются холод, порывы ветра. Из паранормального «эхо» - тиканье часов и вой метели. Сгусток над телом погибшей Светланы Хомутовой приобретает очертания человеческого тела. Минус двадцать четыре единицы. Если показатели продолжат расти, я вынужден буду прекратить контакт в связи с очевидной опасностью для присутствующих. Слышен шепот на границе слухового восприятия. Эктоплазма сформировала отражение внешности погибшей. Речь становится более четкой. Ее воспринимают все присутствующие в комнате, — Вележ обратил вопросительный взгляд к Олевскому и Райяру, те кивками подтвердили, что тоже слышат посмертие. — Уровень анти-коловрата – двадцать семь единиц. Продолжаю трансляцию. Записываю манифестацию погибшей.
— Черри, барьер, — коротко приказал Олевский.
Ну наконец-то я при деле. Пора. Уж слишком страшно, честно говоря. Я быстро построила барьер, не хуже того, что получился у меня в клубе, только в отличие от того, в одной плоскости. Иван Дмитриевич был бы доволен.
Призрак Светланы Хомутовой вылупился ожидаемо агрессивным. Тип «кей», однозначно. Такие сохраняют облик человека и весьма склонны мстить.
Я, конечно, погибшую понимала и от всей души ей сочувствовала, но при взгляде на искаженное гневом красивое лицо покрылась холодным потом. Фантом поднялся над кроватью, полыхая неоновым зеленым. Эктоплазма тонкими щупальцами пронизывала все ограниченное солью, дымящими палочками и моего кокона пространство. Щупальца натыкались на преграду и, шипя, отдергивались.
Непонятно было, на кого направлен гнев Светланы: она смотрела куда-то вдаль, лицо ее несимметрично подергивалось. Ниже шеи все терялось в клубящейся тьме. Губы посмертия были приоткрыты, но я начала различать слова уже после того, как их стал озвучивать форензик:
—… Демон… я любила тебя… за что? Ты не любил меня, снежный демон… отверг… как поздно я поняла, что это была лишь… неразличимо, — невыразительно бубнил Вележ. — Будь проклят… на тебе моя кровь и мои… неразличимо. Ты слышишь это? Это снежная буря. Ты принес ее сюда из своего ледяного мира, в мой теплый дом. Ты сделал из меня куклу… ты ведь любишь куклы… а я… неразличимо… тебе послушна. Она все еще у тебя… твоя кукла? Ты хотел сделать меня куклой! Зачем мы сделал это со мной, снежный… неразличимо?... Голос посмертия становится громче. Тридцать одна единица. Тридцать две. Высокий диапазон…
Призрак орал о том, что снежный демон забрал всю его любовь и надругался над его чистотой. Мне захотелось зажать уши, но я удержалась. Мой взгляд был направлен не на посмертие, а на мертвую девушку на кровати. Какое умиротворенное у нее лицо…
— Тридцать четыре единицы. Фиксирую попытки прорыва. Критический уровень анти-коловрата. Прекращаю допрос. Господин Олевский, деструктируйте посмертие.
